Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Вот и сейчас Митька, поглядывая то по сторонам, то на небо, то под ноги, пробирался через развалины дома.

Какая-то женщина в черном платке и засаленной телогрейке пыталась вытащить торчащую из горы кирпичей толстую доску. Она тянула, а та ни с места. Сделав несколько попыток, хотела бросить. Но Митька, увидев живого невоенного человека, обрадовался. В одно мгновение оказался рядом с ней и разбросал кирпичи, потом пошевелил доску сначала вправо, потом влево и ещё вверх и вниз. Доска неожиданно подалась.

Женщина, удивлённая его неожиданным появлением, порадовалась тому, как он ловко освободил доску, и восхищённо сказала, всплеснув руками:

– Во, молодец.

Взяла доску за конец одной рукой, оглянувшись и махнув рукой, сказала негромко:

– Пойдём.

Второго приглашения Митька ждать не стал, а схватившись за доску позади неё, старался не отставать. Она оглянулась на него и сказала улыбнувшись:

– Маленький, а всё мужичок.

Шли недолго. Свернули во двор. Собственно, окруженный полуразрушенными домами, это уже не двор. В середине, возвышаясь небольшим холмом, была землянка, рядом из кирпичей очаг.

– Вот и пришли, – сказала женщина, бросая доску у входа, нырнула внутрь и вернулась с топором. Протянула Митьке и сказала строго:

– Дров наруби.

Митька в надежде, что его за его труды непременно отблагодарят, рьяно взялся за работу. Топор был тупой, и дело не спорилось. Митька злился на женщину, на доску, плохо поддающуюся его стараниям, и весь вспотел, пока превращал её в короткие дрова, которые тут же сложил кучей у входа.

Дверь землянки распахнулась, оттуда вышла знакомая женщина, а следом маленькая белокурая девочка. С любопытством посмотрела на Митьку, стеснительно опустила глаза и спряталась за мать.

Женщина посмотрела на дрова, на него и спросила:

– Тебя звать то как?

– Дмитрий.

– А меня Наталья. А это Нюрка, – сказала женщина, пытаясь вытащить и показать Митьке прятавшуюся за ней девочку. Но та, обхватив сзади мать, упорно не хотела показываться. Женщина забрала топор, зашла вместе с девочкой в землянку и вернулась с кастрюлей и Нюркой. У Митьки повеселело на душе. Значит, его накормят.

Женщина долго била зубилом по кремню, высекая искру, и при этом негромко чертыхалась. Огонь не хотел разгораться, она, склонившись над ним, долго дула. Нюрка дула с другой стороны. Её неуклюжие старания рассмешили Митьку.

Дрова занялись, и весёлые языки пламени, как пальцы, обхватили кастрюлю. Не прошло и получаса, как аромат варившейся каши добрался до ноздрей Митьки и повеселил его больше, чем новогодний подарок.

Женщина исчезла в землянке и вернулась с тарелками и ложками. Нюрка исподтишка нет-нет, а поглядывала на Митьку. Сейчас еда занимала её, и она перестала стесняться.

Женщина положила всем поровну и подала Митьке со словами:

– Тебя зовут-то как?

– Митька.

– А меня Наталья. Ешь на здоровье.

Уговаривать себя он не заставил. Каша на воде казалась немножко подгоревшей, но щепотка соли скрасила неприятные ощущения. Хотелось ещё, но кастрюля была пуста.

Митька подумал, что пора собираться, но женщина неожиданно сказала:

– Оставайся.

Он от такого неожиданного предложения даже оторопел. А она, помолчав, добавила:

– Будешь мне помогать.

Он подумал, что на него неожиданно свалилось счастье, и последующая жизнь представилась ему в розовом свете.

Что больше всего удивило Митьку, когда он вошел в землянку, это детская никелированная кровать, стоявшая у стены слева. Она казалась противоестественной среди всеобщего хаоса и разрушения.

Широкий топчан, накрытый лоскутным одеялом, занимал большую часть землянки, оставляя узкий проход к маленькому оконцу.

Женщина вошла следом и сказала, указывая на топчан:

– Здесь будешь спать.

Потом добавила:

– В тесноте, да не в обиде.

С этого дня Митька таскал дрова, бегал за водой к Волге, а получал пустую похлёбку из горелого зерна, от которой в животе урчало, а чувство голода не проходило.

Доски просто так не валялись, их надо добыть, и не он один рыскает по городу за дровами и едой. Хорошо если в развалинах, в какой-нибудь квартире попадались целые полы, но такое случалось нечасто, хотя и случалось, а чаще за одной доской полгорода обегаешь, пока найдёшь что-нибудь путное.

Как-то повезло, наткнулся на поленницу, присыпанную землёй. Два дня ушло на перетаскивание дров к землянке. Он даже подумал, что может немножко отдохнуть, но Наталья опять послала его.

– Зима не за горами. Дров нужно уйму, а под снегом, поди, их найди.

Митька согласился с ней и снова пошел искать. Злясь на неё, а больше всего на Нюрку, которая ничего не делает, а только ест.

Нюрка уже привыкла к нему и не стеснялась. А тут как-то хитро улыбнулась, достала из-под подушки истрёпанную тоненькую книжицу и показала Митьке:

– Вот чё у меня есть.

Он не успел рассмотреть, как она спрятала книжку за спину.

– Покажи, – попросил Митька. Но она отрицательно замотала головой.

Мать вступилась за него и сказала строго:

– Ты что кочевряжишься? А ну покажи.

Нюрка, казалось, нехотя протянула книжку Митьке. Это был «Конёк-горбунок».

Сел на топчан и зашевелил губами. Женщина удивлённо посмотрела на него и спросила:

– А ты читать умеешь?

Митька посмотрел на неё и кивнул головой.

– Читай вслух.

Митька вдохнул и начал:

– «За морями, за долами, за высокими горами…»

Нюрка замерла, женщина села рядом на топчан. И полились, потекли слова. И на мгновение показалось, что нет войны, а если и есть, то далеко-далеко. Но совсем близко загрохотало, и затихшие на мгновение бои вспыхнули, как обычно.

Когда всё успокоилось, Наталья надела телогрейку, повязала голову платком, посмотрела на них и сказала:

– Ну, я пошла.

Все, оставшиеся в городе жители, ходили за зерном на элеватор, и настал тот момент, когда брать уже было нечего. Вернулась расстроенная и сказала, показывая Митьке кастрюлю:

– Вот, немножко насобирала пополам с землёй и всё.

Посмотрела на Нюрку с тоской:

– Придётся идти побираться.

И Митька понял, что это касается только его. А Нюрка, проснувшись, будет сидеть в своей кроватке и играть.

Утром Наталья разбудила его, подождала, пока оденется, и сказала, как прощаясь:

– Ну, иди. Немцы тоже подают, тоже люди. Иди.

Сунула ему в руку сухарь и подтолкнула к двери.

Митька, злясь на Наталью, а больше всего на Нюрку, которая ничего не делает, а только ест и спит, вышел на улицу.

Идти не хотелось. Ноги не шли. Мысли не давали успокоиться. Не будь Нюрки, жил бы с Натальей душа в душу. Он бы за дровами бегал, она бы его кормила.

Поглядывая то на небо, то по сторонам, стараясь всем своим