Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Про мать Нюрка не вспоминала, иногда только, когда Митька уходил, садилась, смотрела на огонь, и слёзы сами собой вытекали из глаз. Сухарь, оставленный Митькой, быстро исчезал. И она, вспомнив свою главную обязанность, осторожно подкладывала полено.

Вечером, когда Митька вернулся, думая, чем накормить себя и Нюрку, положил на стол фляжку. Вода, как и хлеб, всегда нужна. Сел на топчан и посмотрел на шумевшую печку.

Нюрка загадочно посмотрела на него и спросила тихим голосом:

– А ты на мне женишься?

Митька хотел возмутиться, но махнул рукой на её глупость. А она продолжала:

– Но мы же вместе живём.

Митька опять отмахнулся и подумал, что скоро зима, а у Нюрки нет тёплого пальто, а водить её, накрытую одеялом, было неудобно. Она всё время путалась в свисавших концах и ныла:

– Мне холодно.

Эта мысль не давала Митьке покоя, и бегая по городу в поисках еды, заходил в разрушенные квартиры. Но еды там не было. Всё вынесли до него. Даже ломаную, измочаленную взрывами мебель унесли на дрова. Нашёл женское пальто, наполовину заваленное кирпичами. Потянул, но оно не поддалось. Откопал, встряхнул, проверил карманы. Кроме старого трамвайного билета и двухкопеечной монеты, ничего не было. Держа перед собой на вытянутых руках находку, взглядом взрослого человека оценил, подойдёт эта вещь Нюрке или её бросить, где нашёл. Подумал и взял с собой.

Тащить пальто было неудобно, но перевязать нечем и, скомкав, прижав одной рукой к себе, стал возвращаться. Рыскать по разрушенным домам с находкой, которая всё время выползала из-под руки, неудобно. И Митька поспешил к себе, решив:

– Брошу пальто, тогда и пойду.

Нюрка, как ни странно, обрадовалась находке и сказала, оглядывая себя:

– Вон я, какая большая.

Митька ушел, а она, довольная, ходила по подвалу, представляя себя взрослой.

Маркова и старшина

Они появились ниоткуда, из темноты. Думали, немцы заблудились. Часовой, вскинув винтовку, спросил неуверенным голосом:

– Стой, кто идёт?

– Свои.

– Свои по ночам не шастают. Стой, а то стрельну.

– Тогда стреляй.

Они остановились, и высокий спросил:

– Что так строго?

Часовой показал на вход в подвал и скомандовал:

– Заходи.

В полутёмном подвале от их появления огонёк коптилки качнулся влево-вправо и успокоился.

Григорий, сидя за столом, посмотрел на них, хотя, что увидишь при свете коптилки, и спросил строго:

– Кто такие? Откуда?

Высокий развёл руками, словно удивляясь вопросу, и сказал, наклоняясь вперёд:

– Свои, мы свои.

Григорий посмотрел на огонёк коптилки и опять спросил:

– Кто такие, откуда?

Высокий развел руками, словно удивляясь вопросу, и сказал как можно душевнее:

– Зенитчики мы. Зенитчики. Я, старшина батареи и красноармеец Маркова. Всех моих девчушек танки побили, только мы живы и остались. Все орудия всмятку, но и мы им шерстку проредили. Будут помнить.

Григорий посмотрел на стоявшую рядом с высоким и спросил, почёсывая лоб:

– Что ж мне с вами делать?

И тут старшину прорвало:

– Покурить бы, вторую неделю к вам пробираемся. Куда ни сунемся, кругом немцы. Днём спали, ночью шли. Курить хочется, мочи нет. Аж ухи опухли.

– А питались-то чем?

– Тут, я вам скажу, такое вышло. Я, значит, отошел до ветру, а боец Маркова спит. Слышу шум. Смотрю, немец Раю под себя подмял, гимнастёрку на ней рвёт. Она вырывается, а он звереет. Я, извиняюсь, и застегнуться не успел. Кирпичом ему по башке как бабахну. Он и смяк. Быстро немца обшарил. В туеске – колбаска и хлеб и вода во фляге по самое горлышко. Все карманы повывернул, а табаку не крошки. Некурящий попался. Вот не повезло.

Григорий сказал кому-то в темноту:

– Леонид, дай человеку махорки. А вы тут присаживайтесь.

Высокий взял у Леонида пачку махорки, приложил к носу, втянул ароматный запах, радостно выдохнул и вдруг сказал:

– Я, извиняюсь, при таком деле пуговички собирать было некогда. Рае бы гимнастёрочку.

– Да где ж её взять? – удивился Григорий.

И понимая, что надо что-то делать, помолчал и добавил:

– Шинельку вон возьмите.

Рая быстро встала, схватила лежавшую бесхозной шинель и, отвернувшись от всех, надела, застегнулась и села. Григорий придавил на голове укусившее его насекомое и спросил:

– А вам чего, красноармеец Маркова?

– Голову бы помыть.

Со всех тёмных углов прыснули смешки.

– Ну, тихо, тихо, – шикнул Григорий.

Он не понимал, зачем мыть голову, если через минуту пыль и грязь сведут все старания на нет. Но у женщин даже в армии, даже на войне свои мысли, поэтому спорить и возражать не стал, а сказал, слегка подумав:

– Сходишь с Леонидом на Волгу. Там воды хоть залейся, а у нас только на питьё. С мылом трудновато. Нет мыла. Наверху считают, что мы и без мыла проживём.

Помолчал и добавил:

– Проживём, куда мы денемся.

Тут старшина, насладившись первыми затяжками, воскликнул:

– Ну, граждане, спасибочки вам, давно я такого удовольствия не получал. Всё нутро продрало, как заново родился.

Григорий, слегка усмехнувшись, сказал:

– Давай лучше чаю попьём.

– Чаю, – отозвался старшина. – Чаю я с превеликим удовольствием.

Рая осторожно смачивала сухарь и потихоньку откусывала. После чая Григорий сказал:

– Надо вам, граждане, на правый берег, к своим прибиваться.

Старшина слегка возмутился:

– А вам, значит, не подошли. Мало мы набегались, дайте хоть отдышаться. Глядишь, и приживёмся. Руки на месте, стрелять умею, и вам лишний человек не помешает.

Григорий кивнул на сжавшуюся Маркову, начал:

– А Раису…

Она вдруг встрепенулась и сказала, пытаясь встать:

– Я никуда не пойду.

Старшина, удержав её за плечо, посмотрел на Григория, понимая всю неловкость присутствия женщины в мужском коллективе, сказал как можно ласковее:

– Тебя никто и не гонит.

И чтобы снять вопросы, которые могли возникнуть, сказал Григорию:

– Твоя команда, ты ею и командуй. А на мою лычку не смотри.

После этих слов на душе у Григория отлегло.

Вдруг плащ-палатка, закрывавшая вход, колыхнулась, откинулась в сторону, и вошел Иван, посмотрел на сидящих и произнёс:

– В нашем полку прибыло.

Григорий, взглянув на него, спросил:

– Немчура-то как?

– Тихо сидит, не шелохнётся.

– То-то и беда. Когда прёт напролом, всё понятно, а когда тихо сидит – плохо, сил наберётся и полезет. Думаю, такую кашу заварит, мало не покажется.

– Эт точно, – поддакнул старшина. – И немцы выдохлись, и мы навоевались.

– Ты, Иван, совсем про печку забыл.

– Моя вина. Сегодня же начну.

– И материться кончай, женщина к нам прибилась.

– Как женщина? – удивился Иван.

– Вот, красноармеец Маркова.

При этих словах Рая ещё ниже опустила