Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

– Да-а…

И еще раз поругал себя, что не отговорил её. Но теперь поздно, дело сделано, а ей сказал:

– Ты осторожней будь, голову не высовывай. А то фриц не посмотрит, что ты женщина. Ему всё равно, что женщина, что ребёнок. Все равно.

Рая молчала. Иван, покивав головой, сказал:

– Проспись, проспись. Сон в нашем деле – первое средство.

– Я больше не смогу.

– Да и не надо, мне больше достанется. Иди, иди спать.

Рае хотелось ещё побыть с ним, но он поторопил:

– Иди. А мне пора, не то все мои немцы разбегутся.

Рае не хотелось спать, но она послушалась Ивана, легла и заснула.

А проснулась оттого, что в подвале было тихо, словно все умерли. Но никого не было.

Она поднялась из подвала, все, сидя у амбразур, ждали немца. Сердце у Раи замерло. Она ещё раз посмотрела на всех, ей вдруг стало легко, и сказала сама себе:

– Будь что будет.

Немцы начали бросать бомбы, и все распластавшись махали руками, кричали стоящей Рае:

– Ложись, ложись.

Она отмахнулась от всех и, задрав голову, смотрела на чёрные кресты, думая: «Что он в меня, что ли, бомбы бросает. Нужна я им».

И показала немецким самолётам язык.

И правда, бомбы ложились далеко, поднимая тучи густой пыли. Григорий подскочил к Рае, схватил её за локоть, повернул к себе и, надвигаясь на неё, сказал раздражённо:

– Жить надоело?

Она сжалась, втянула голову в плечи и тихо ответила:

– Нет.

– «Нет», – передразнил Григорий, – а сама под бомбы лезешь. Ступай отсюда.

Рая, склонив голову, промямлила:

– Извините.

И спустилась в подвал, села на кровать и заплакала.

«За что он меня обидел?» – спрашивала себя сквозь слёзы.

И не знала, что ответить. Ещё чуть-чуть поплакала и успокоилась, легла и заснула.

Григорий, спустившись вниз, хотел устроить ей взбучку, но увидев свернувшуюся калачиком спящую Раю, стараясь не топать сапожищами, вышел и поднялся наверх. Осторожно поглядывая на соседний дом, недоумевал:

– Почему немцы не наступают? Чего или кого ждут?

Увидел и оторопел: по улице в их сторону, лязгая гусеницами, ползли два танка.

Григорию стало не по себе. Танки не семечки, их не разгрызёшь просто так и шелуху не выплюнешь.

Один навёл на дом орудие, а Григорию показалось, что он целится в него. И он, матерясь, упал на пол. Глухо бумкнул выстрел, и осколки кирпичей посыпались на Григория.

Куда угодил второй, Григорий не видел, убегая на первый этаж. Только показалось ему, что дом вздрогнул и зашатался, собираясь упасть.

И уже на лестнице нос к носу столкнулся с бегущим наверх Иваном.

– Ты куда, – хотел спросить Григорий, но, увидев в его руках две бутылки с зажигательной смесью, поспешил за ним.

Танк уже был под домом, уже нацеливал пушку на заложенный кирпичом оконный проём. Иван с ходу кинул одну бутылку, а следом вторую. И это уже не танк, а горящий факел. Немецкие танкисты, закрывая лица от огня, стали выбираться из танка.

Граната, брошенная Иваном сверху, успокоила их. В чёрных форменках, будто обугленные, так и остались лежать возле своего коптившего танка.

Второй танк, словно испугавшись, протяжно ворча, стал отползать назад.

Иван вытер рукавом вспотевший лоб, выдохнул и испуг, и напряжение и, улыбаясь сквозь силу, сказал, глядя на Григория:

– Всё.

Немцы, увидев, что стало с первым танком, посмотрели на дом, на горящий танк и отступили.

Григорий пошел смотреть, как там народ поживает.

А народ, только что переживший смертельную опасность, рассказывал друг другу о чувствах, когда танк повернул на них пушку.

– Я уж подумал, что всё – каюк пришёл.

– Можно подумать, я не испугался.

И оба расхохотались, и смех выдавил наружу сидевший в них страх.

И Григорий, глядя на них, улыбнулся и порадовался, что не очерствел народ, не загрубели души.

Наступил вечер не по-осеннему тёплый, и луна засияла на небе. В такой вечер гулять бы по берегу и любоваться на Волгу, а не думать, сунутся немцы с утра или немного погодя.

Но люди смотрели на луну и думали о чём-то своём, о тёплом, о домашнем.

Кот

Когда кот появился, никто не помнил. Пришел он к ужину. Сел на пороге и стал заунывно мяукать, словно пытался на своём кошачьем языке объяснить бестолковым людям, что он хочет есть.

Они долго не понимали, а потом положили перед ним кусочек мяса и стали смотреть, как он торопливо пытался откусить кусок побольше, давясь и пытаясь прожевать, от удовольствия урчал.

Все стояли над ним и смотрели так, словно никогда в жизни не видели ни кота, ни то, как он ест.

Наевшись, разлёгся возле печки и заснул.

– Тихо, кот спит, – сказал Хельмут.

А Вилли пошутил:

– Теперь он всех мышей переловит.

Хельмут возразил:

– Если его так кормить, он про мышей забудет.

Теперь каждый вечер кот стал появляться. Вилли пошутил:

– По коту хоть часы сверяй.

– Он своего не упустит, – поддакнул Хельмут.

А сейчас кот шёл посередине улице, и никто не стрелял, потому что кот, это что-то противоестественное, что-то теплое, домашнее в этом клокочущем хаосе.

Вилли, увидев кота, обрадовался и, указывая рукой, воскликнул:

– Смотрите, наш кот.

Потом осторожно, то выглядывая, то прячась, сказал радостно:

– Наш кот возвращается.

И весь взвод, прижавшись к стене, на все голоса звал:

– Кис, кис, кис…

И с другой стороны, из дома напротив, на разные голоса кричали коту:

– Кис, кис…

Иван смотрел на него через снайперский прицел и удивлялся, как кот мог выжить. Если подумать, то ни в домах, ни во дворах, ни на улице живого места не было. Все перепахано минами, снарядами, бомбами. Как среди этого всего, гремящего и скрежещущего, он выжил? Где он прятался во время обстрелов? Только ему одному и известно про кошачий блиндаж.

Кот приходил в подвал к Вилли каждый вечер, получив свою порцию мяса и повалявшись полчаса, позволяя почесать себя за ухом, с наступлением ночи долго и заунывно мяукал, ожидая, когда его выпустят.

– Собрался к своей подружке, – шутил Хельмут, провожая его взглядом, и продолжал: – Я думаю, что он скоро приведёт её показать нам.

– И своих котят, – подхватывает Пауль.

Все смеются и представляют, как будут тискать маленькие пушистые комочки и вспоминать о доме.

– Стоп, – кричит Пауль, берёт в одну руку кота, в другую одеколон, оставшийся после смерти взводного, и обрызгивает его.

Все удивлены и спрашивают:

– Ты что, с ума сошел?

Пауль смеётся:

– Пусть придёт к ней, как порядочный кот, а не