Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Всем понравилось, что он сказал, и все улыбаются, и Франц добавляет:

– Она, наверное, накрыла для него стол. Парочка только что пойманных мышей и бутылочка довоенной валерьянки.

Хельмут подхватывает:

– Представляю, каким он вернётся.

Ходит перед всеми, покачиваясь из стороны в сторону, и, подражая коту, издаёт звуки:

– Мяу, мяу.

А кот садится и хочет себя вылизать. Запах одеколона не нравится ему, смотрит как будто с укоризной на Хельмута и убегает наверх.

Хельмут говорит всем:

– Ну, сегодня он покажет своей подружке.

Кто-то подхватывает:

– Раз двадцать, не меньше.

Никто не пошел смотреть, куда он направился. Снайпер может наказать за любопытство.

А кот перешёл на другую сторону улицы и спустился в подвал к Григорию.

Иван взял его на руки, сморщил лицо и сказал:

– Фу, как ты воняешь.

– Чем? – спросил Григорий.

– Чем-чем – немецким одеколоном.

Старшина втянул носом и произнёс:

– Это, скажу я вам, не «Красная Москва».

А Иван, подержав на руках кота, сказал слегка возмущённо:

– А ты нам ещё и блох немецких приволок.

– Вот, гады, – возмутился старшина.

– Что ж с ним теперь делать? Одеколон выветрится, а с блохами-то как быть. Одно средство опалить его, как свинью.

Рая осторожно взяла у Ивана кота и стала чесать его за ухом. Тот, вылизывая лапу, замурлыкал. Она понюхала кота и сказала:

– Одеколон как одеколон.

Иван посмотрел на них и сказал:

– Чувствует женскую руку.

– Интересно, а как его немцы зовут?

– Ганс или Фриц. Ему всё равно, лишь бы кормили. Правда, Василий?

Но Рая, сидя на краю кровати, прижав к себе кота, ощущала себя, как дома. Вот войдёт мать и позовёт обедать.

В наступившей тишине было слышно только его урчание.

Это напомнило о доме, о родных. И всем стало хорошо, словно там, наверху, война кончилась, и завтра все разъедутся по домам.

Иван, взбудораженный мирной картинкой, сказал:

– Смотри, Василий, ещё заразишься нацизмом. И не дай бог, нас всех заразишь.

Но Рая вступилась за кота:

– Ну, что вы к нему пристали.

Все промолчали, да и что скажешь. Кот тут ни при чём. Война – одно слово.

Ближе к зиме кот понял, что на немецкой стороне с кормом стало хуже, поэтому заглядывал так, на всякий случай, по старой привычке.

Всякий раз, когда они брали его на руки, ему казалось, что берут не для того, чтобы поласкать его, а для чего-то другого. Он это чувствовал и ждал, когда можно спрыгнуть с рук и умчаться на улицу. Хельмут говорил ему вслед:

– Пусть, пусть русские раскармливают наше жаркое. Славное пиршество будет у нас на Рождество.

– Подадим его на стол, а всем скажем, что это рождественский заяц. А лапки выкинем Иванам, пусть подавятся. И голову тоже им подбросим.

Все согласились с ним, закивав головами, и стали представлять, какое интересное выйдет из кота жаркое. Пальчики оближешь после такого жаркого.

Кот не появлялся три дня, словно чувствовал, что его ждёт. Хельмут злился и говорил возмущённо вслух:

– Наверное, его поймали подлые русские.

– И съели нашего кота.

Голод убил всё человеческое. Все думали о том, что когда вернётся кот, то из него получится замечательное рагу. И все по очереди выскакивали на улицу, таращились по сторонам и тихо звали:

– Кис, кис…

Но он не появлялся, он забыл про них. Кто-то предположил, что его убил русский снайпер, разглядев в нем немецкого кота.

Странно, но все поверили этому. И каждый считал своим долгом помянуть русского снайпера плохими словами. Но тут в блиндаж вбежал Ганс, он кричал, показывая на выход:

– Он там, я видел, видел. Он там!

Все засыпали его вопросами, кого он видел. Уж не Иисуса ли Христа?

А он, продолжая показывать на дверь, сказал:

– Кот, наш кот бродит по улице.

Все выскочили в надежде увидеть кота, но того и след простыл. Зато снайпер был уже на работе. Пуля, чиркнувшая по каске Хельмута, была тому подтверждением.

Про кота забыли, но голод, голод… В подвал вернулись злые и более голодные, чем были. Хельмут, когда страх отправиться на тот свет прошел, ругался громче всех:

– Мало того, что русские забрали нашего кота, они и жить нам не дают. Свиньи.

Кот привычно забежал в подвал и прыгнул на руки сидевшей Рае. Иван улыбнулся и, кивая на Раю с котом, сказал:

– Хозяйку признал.

А старшина произнёс, обращаясь к Рае:

– Смотри, чтоб он тебя не обрызгал. А то, извиняйте, запасной гимнастёрочки нет.

– Не обрызгает, – огрызнулась Рая.

И, обращаясь к коту, спросила:

– Правда, Василий?

Кот замурчал, закрыл глаза и заснул. Вдруг вздрогнул, словно ему стало больно.

– Что с ним? – испуганно спросила Рая.

– Война приснилась, война, – сказал Иван.

– Война? – удивилась Рая.

– А что в Сталинграде может ещё сниться, кроме войны? – вымолвил Иван.

– Вот война треклятая, даже животина страдает, – посожалел Григорий.

Потом помолчал и сказал, не обращаясь ни к кому:

– Как-то там мои коровки поживают?

Иван похлопал его плечу, сказал сочувствующе:

– Вернёшься, узнаешь.

И желая ещё больше успокоить растревоженное сердце Григория, сказал:

– Вот они обрадуются, когда тебя увидят.

Григорий закрыл глаза, представил, как он вернётся домой, и улыбнулся.

Иван, глядя на него, понимал, что его слова согрели сердце Григория.

И старшина, стараясь от всех не отстать, сказал:

– Не грусти, народ, будет и на нашей улице праздник.

Кот проснулся и заурчал, и это развеселило всех.

Иван встал, накинул на плечо ремень винтовки и собрался уходить.

– Ты куда, Вань?

– Пойду немцев покараулю.

– Смотри сам повнимательней. Они тоже не лыком шиты.

– Ясное дело, не дураки.

Можно, конечно, и поваляться. Но в последнее время Иван ощущал зуд, который проходил только тогда, когда в прицеле появлялся немец, и он напрягшись плавно нажимал на курок. Вид бездыханного немца вносил покой, и зуд проходил.

После этого на душе становилось спокойно, и Иван мог прийти, лечь и заснуть.

Снайпер – это состояние души. Это особая профессия. Снайпер не охотник. Жертва может всадить в тебя пулю, как и ты в неё. У тебя только одно преимущество: ты уже на позиции, а он не знает о твоем присутствии.

Поднялся на второй этаж, посмотрел на дом напротив, подумал: «Затаились немцы, затаились».

Вдруг споткнулся о валявшийся кирпич и, падая, почувствовал, что что-то сильно ударило по каске, а потом со звоном стукнулось в стену.

Уже лёжа, Иван ощутил страх. Вспотел, руки и ноги онемели. Наконец, втянул в себя воздух, выдохнул и стал материться, а после ругать себя:

– Дурак безмозглый.

Разбитая коленка саднила. Ползком добрался