Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

А зачем взяла? К заводу подхожу, а там убитый красноармеец. Я от испуга чуть обратно не убежала. Лежит себе всеми забытый, а у него мать есть, может, и жена ждёт. А он лежит. Вот несчастье-то.

Потом, словно опомнившись, посмотрела на Митьку и сказала, как бы извиняясь:

– Зачем рассказываю?

Нюрка, пока Наталья говорила, съела пару ложек и стала крутить головой.

– Что балуешься, ешь давай, – сказала Наталья, замахнувшись на неё ложкой.

Нюрка торопливо, чтоб больше не вызывать раздражение матери, стала есть.

Митька и Нюрка

Наталья пропала. Сначала Митька подумал, что ушла без него на элеватор, но она не вернулась ни к вечеру, ни ночью, ни к утру, и это сильно обеспокоило Митьку. Он не находил себе места, а ещё Нюрка всё время хныкала и спрашивала его:

– Когда мама придёт?

Сначала Митька говорил ей:

– Скоро, скоро придёт.

Нюрка не унималась и уточняла:

– А когда скоро?

– Скоро, значит, скоро.

– Значит, завтра.

Митьке надоело ей объяснять, и он подумал, что если скажет завтра, то она не будет больше приставать. Слово «завтра» успокоило её.

Наступило завтра, и Нюрка опять захныкала, но Митька строго погрозил ей пальцем и сказал:

– Не приставай больше. Я не знаю. Когда вернётся, тогда и вернётся.

Митька ушел, Нюрка поплакала, потом успокоилась. Но Митьку про мать больше не спрашивала, а только иногда, когда они с Митькой были вместе, у неё наворачивались слёзы.

Митьке и самому не раз думалось о Наталье, но куда она могла деться, он не представлял. Единственное, что подумал про себя: «Может, её немцы забрали. Кончится война, и она вернётся. Может, и его мама отыщется».

С такими мыслями, оставив Нюрку присматривать за печкой, пошел на улицу.

Его остановил немец и, махая рукой, позвал за собой:

– Ком, ком…

Когда пришли к каким-то развалинам, немец забежал в подвал, быстро вернулся с четырьмя фляжками. Одной потряс и, приложив ко рту, сделал вид, что пьёт, опять потряс, показывая, что они пустые, и сказал, передавая фляжки Митьке:

– Шнель, шнель. Вольга, Вольга.

Митька взял фляжки и пошел к реке.

Вернулся быстро, боялся, что не найдёт обратную дорогу.

– Вольга, Вольга, – закивал улыбаясь немец.

– Из Волги, откуда же еще, – с удивлением ответил Митька.

Немец дал полбуханки черствого хлеба. Но Митька всё равно остался доволен: не зря бегал. Засунув хлеб за пазуху, поспешил к себе, думая, что там Нюрка поделывает.

Нюрка увидела и позвала кошку. Та подошла и понюхала её и нисколько не удивилась, когда девочка взяла её на руки. А она обняла и, прижав к ней голову, ласково говорила:

– Кисонька милая, как я рада, что тебя увидела. Посиди со мной. Дай я тебя поцелую.

И она поцеловала кошку. Потом подумала, что если она отпустит её, то та может убежать. А так хотелось, чтобы Митька увидел её и обрадовался, как и она. И Нюрка стала убаюкивать кошку, одной рукой прижимая её к себе, другой не переставая гладить.

Когда Митька вернулся, она, держа кошку перед собой на вытянутых руках, сказала радостно:

– Митька, у нас кошка. У нас теперь настоящий дом. Давай ты будешь моим папой. А когда найдётся мама, ты на ней женишься. Она добрая.

Митька только отмахнулся. А кошка, спрыгнув с Нюркиных рук, выскочила из подвала.

Нюрка на мгновение расстроилась, но подобрав с пола немецкую каску, надела на голову, стала ходить взад-вперёд и, искоса поглядывая на Митьку, сказала:

– Смотри, я королева.

– Дура, – сказал Митяй, сорвал с её головы каску и забросил подальше.

Она заплакала, ему стало её жаль, и он дал ей сухарь, хранившийся на чёрный день. Она взяла и, забыв про каску, грызла сухарь, не переставая тихо повторять:

– Я королева.

Митька взял её за руку и повёл за собой. Она шла и смотрела по сторонам. Вдруг споткнулась и упала. Митька хотел ей дать подзатыльник, но увидев испуганные глаза, передумал, а сказал только:

– Пошли скорей, а то без еды останемся.

Напоминание о еде успокоило Нюрку, и заставило её поторопиться. Она уже не смотрела налево-направо, поглядывая под ноги, спешила за Митькой. Он часто останавливался, и как только она поравнялась с ним, спешил дальше. Они шли по нейтральной полосе, и ни у кого не поднялась рука выстрелить в них.

Нет на свете такого жестокого сердца, в котором не осталось хоть капли человеческого. Любые глаза теплели при виде их. Митька это хорошо понимал и таскал за собой Нюрку. Конечно, ей не нравилось лазить по развалинам, где, случалось, рвались снаряды. Но Митька чутьём маленького зверька знал, когда начнётся обстрел, и рассчитывал время так, чтобы грохот, от которого Нюрка вздрагивала и закрывала глаза, пережидать в подвале.

Немцев Митька уже не боялся, а Нюрка сначала пугалась их страшно, но когда её угостили шоколадом, поняла, что голод выше страха.

Попрошайничать у немцев было лучше, еды у них было вдоволь, но брать без спросу было нельзя, а Нюрка этого не понимала. Её вечно терзал голод. Но без Нюрки немцы подавали плохо. Нюрка входила и говорила с порога:

– Гутен таг.

Митька ждал её на улице.

Иногда она выходила от немцев с испачканным шоколадом ртом. Но Митька не обижался, понимая, что и сам бы не удержался. Главное, чтоб она не забыла принести хлеб. Ведь шоколадом сыт не будешь, а хлеб нужен каждый день. Кто знает, что будет завтра.

И самое главное, что Митька требовал от Нюрки, чтобы она смотрела за печкой. Добыть огонь у него получилось один раз. Он долго стучал зубилом о кремень, пока пакля не затлела. Нюрка дула из всех сил. Огонёк на мгновение вспыхнул, готовый погаснуть, но кусочек газеты оживил его. Железная подостывшая буржуйка от тоненьких щепочек не хотела нагреваться, но дрова, весело потрескивая, занялись и разогрели печные бока.

Она аж запрыгала от радости, и Митька был доволен, он чувствовал себя мужчиной, добытчиком. Нюрка хотела ещё положить дров, но Митька её остановил, сказав строго:

– Много не клади, дров мало.

Она послушно положила деревяшку на место.

Только теперь Митька осознал, что он старший и должен заботиться о ней. И эта мысль вдруг приоткрыла в нём ту взрослость, которая должна проявиться гораздо позднее. Но события вдруг резко повернулись, и он стал взрослым. И всё же Митька в душе порадовался, что стал ответственным не только за себя, но и за Нюрку и может командовать ею, и она слушается. По вечерам, перед сном, он рассказывал Нюрке сказки.