Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

полу. Занырнули в дом и осторожно, согласовывая свои шаги с шагами часовых, вышли в коридор. Немец хрюкнул, как поросёнок, когда старшина, зажав ему рот, два раза, что есть силы, вонзил в шею штык карабина. Второй часовой, удивлённый, что его напарник разлёгся поперёк коридора, склонился и так склонившийся, не успев распрямиться, упал. Иван влетел в комнату.

Немец смотрел на него взглядом человека, приговорённого к смерти, Иван выстрелил, и тот, прижимая левую руку к груди, словно хотел остановить вытекающую кровь, качнулся, отодвигая другую руку от себя, словно искал точку опоры, и рухнул на бетонный пол. Каска, соскочившая с его головы, звякнула и замолчала.

Немцы заполошились, закричали и затопали вверх по лестнице. Иван схватил старшину за шкирку и со словами: «Побьют, как скотину на базаре» – толкнул к оконному проёму.

Тихо спустились на землю и отползли в свой подвал. И вовремя. Немецкий пулемёт застучал, и пули, цокая в стены, звенели не переставая.

– Теперь до утра не угомонятся, – решил Григорий, проверил часовых, вернулся в подвал и завалился спать.

Штабные

Штабные, встревоженные не столько разрывами снарядов, сколько близкой автоматной стрельбой, всполошились, засуетились, забегали и набросали на телегу бумаги. Митрофаныч, глядя на их суету, подумал:

– Куда тыловик без бумажки. Без бумажки война не война.

А сверху всё, что могло пригодиться в другом месте: телефоны, керосиновые лампы, табуретки. Сзади притулили пулемёт и тронулись. Комполка вскочил на осёдланную лошадь. И со словами «Я в дивизию» ускакал.

На растянувшуюся штабную колонну неожиданно наскочили немцы. Все бросились в придорожную канаву и залегли. Ездовой Митрофан Степанович, на ходу спрыгнув с телеги, хлестанул лошадь, чтоб убежала и чтоб её часом не поранили. Встал посреди дороги, быстро передернул затвор и стал стрелять в появившихся ниоткуда немцев. Стрелял не целясь, просто прижимал приклад к плечу и нажимал на курок. Ему бы залечь, но он стоял и стрелял, словно страха не знал.

И вслед за ним запукали наганы штабных. Немцы приникли к земле, и их винтовки отплёвывались свинцом. Пуля вонзилась в Степаныча, вызвав нестерпимую боль, он покачнулся, шагнул вперёд, уронил винтовку и упал рядом с ней.

Несколько брошенных в сторону немцев гранат мгновенно выветрили из них боевой дух. Оставив двух убитых и пяток раненых, они стали отползать.

Все лежали и ждали, думая, ушли немцы или затаились. Осмелевший штабист с опаской, держа наган наизготовку, перешёл дорогу и подошел к раненым немцам. Посмотрел на них и спросил:

– Что, немчура, допрыгались?

Они что-то жалобно залопотали по-своему, он не понял, а целясь в голову, отворачивался и стрелял. Последний немец плакал и, закрывая лицо ладонями, кричал:

– Найн! Найн!

Щёлкнул выстрел, он дёрнулся и замолчал.

– Что ж ты творишь? – возмутился подошедший Александр Николаевич.

– А тебе что, немцев жалко? – огрызнулся штабист. Сунул наган в кобуру и, повернувшись, пошёл, как ни в чем не бывало. Хотел Николаевич ему сказать: «Потом хвастать будешь, что пятерых укокошил», – но не сказал. Посмотрел на убитых немцев: молодые совсем ребята Он не чувствовал к ним ненависти. Ему было их жаль.

Своего друга нашел на краю дороги. Митрофан Степанович был ранен в живот, скорчившись от боли, лежал на боку, широко открывал рот, втягивая в себя воздух, словно крепко сидевшая в нем жизнь не хотела уходить из израненного тела. Глаза были закрыты.

– Митрофан Степанович, – позвал он его, трогая за плечо.

Тот приоткрыл глаза, узнал друга и прошептал:

– Оставь меня, Александр Николаевич.

– Да ты что? Как можно. Дай-ка я тебя перевяжу.

– И меня не спасёшь, и сам погибнешь.

– Мы еще повоюем.

– Обещай мне.

– Что, Митрофан Степанович, что?

– Обещай мне за меня немца убить. Сам не успел и, видно, не успею.

– Двух убью.

– Одного убей. Успокой душу. Как убьешь, скажи: «Это твой, Митрофан Степаныч».

– Убью, обязательно убью.

– Спички.

– Что спички? – переспросил Александр.

– Спички в кармане гимнастёрки возьми. Пригодятся… Не хочется рано помирать. Добить бы супостата до конца, хоть одним глазком взглянуть, как Гитлер в муках корчится… – с этими словами и затих.

Пока копал могилу, пока зарывал, ставил крест и химическим карандашом на оскобленной деревяшке выводил «Митрофан Степанович», день уж повернул к вечеру. И еще он подумал: «Обещал Митрофану Степановичу, надо сделать. Ладно, – оправдывал он сам себя, – в горячке некогда. Это не курицу зарубить. Буду жив, выполню».

Только ближе к обеду добрался до первых костров. Они поманили теплом и запахом. Шелестя опавшей листвой, повернул к ним. Его остановил окрик:

– Стой, кто идёт?!

– Свои.

– Свои отдыхают.

– Тогда стреляй.

После обеда отдыхать не пришлось. Прибежал боец и, приложив руку к пилотке, взволнованно доложил:

– Немцы на дороге.

Лейтенант, спокойно доедая кашу, спросил не вставая:

– Сколько?

– Да тридцать, наверное, наберётся.

Лейтенант встал, оглядел всех. Александр Николаевич поднялся, подошел к лейтенанту и, приложив пальцы к виску, сказал:

– Разрешите мне.

– Как зовут?

– Александр Николаевич.

– Бери «максим», патроны и людей. Покажи им кузькину мать. Гранаты не забудь.

Все наблюдали, как с подводы сгрузили пулемёт, как начали окапываться. Остальные построились и пошли вперёд. Через полчаса показались немцы, грязь их утомила. Шли они понурые, в четыре ряда. Справа шел офицер. Николаевич спросил бойца:

– Ты как с пулемётом?

Тот даже обиделся.

– Был вторым номером.

– Так смотри, я снимаю офицера, а уж ты за мной поддай жару.

– Не привыкать.

Александр Николаевич прицелился во вторую сверху пуговичку офицерского мундира и сказал про себя:

– Это твой, Митрофан Степаныч.

Винтовка бумкнула. Немец остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду. Постоял, словно раздумывая о чём-то, присел и завалился на спину, чтоб больше никогда не подняться.

Идущие за ним, ещё по инерции шагнув вперёд, вдруг на мгновение замерли. И тут затарахтел пулемёт. Немцы, отбегая в разные стороны, припадали к спасительной земле. Кто-то замешкался и тут же упал.

Нет, немцев пулемёт не испугал, а только озлобил. Они стали отстреливаться.

– Обойдут, – подумал Александр Николаевич.

Пулемёт вдруг замолчал. Уронив голову, пулемётчик безжизненными глазами смотрел на Александра Николаевича.

Думать некогда, немцы наползали. Пара гранат – и от него мокрое место останется. Отодвинув пулемётчика, брызнул очередью. Железные кресты немцам не светили, и они стали отползать.

Посмотрел на пулемётчика, глаза того подёрнулись пеленой. Пулемёт дотарахтел ленту и замолк. Запасной не было. Александр Николаевич пожалел только, что помощников нет, а одному пулемёт не дотащить. Отполз подальше, поднялся, накинул ремень винтовки на плечо и поспешил догонять своих.

У самых крайних домов окликнул часовой:

– Куда, Николаевич?

Узнав посыльного из штаба, улыбнулся и сказал, радуясь знакомому