Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

– Вши выпивают нашу кровь, русские её проливают. Как мало её осталось.

Вилли ждёт, что он ещё скажет. Хельмут улыбается и говорит:

– Сегодня получил письмо от жены. Она надеется, что к Рождеству я буду дома, в Германии.

Вилли кивает головой, не зная, что сказать. Хельмут, не поворачивая головы, добавляет:

– Во дура.

После этих слов его голова склоняется на бок. Он спит. Грязное, покрытое щетиной лицо непроницаемо.

Вилли ворочается с боку на бок, вытаскивая из-под себя кирпичные осколки, мешающие хорошо улечься. Теперь можно, подложив под голову кирпич вместо подушки, растянувшись, лежать. Понимает, что надо спать, но сон не идёт.

Сталинград, Волга – эти два слова будут преследовать ужасом всю жизнь оставшихся в живых.

Только через неделю после переброски в город новых пехотных дивизий удалось возобновить наступление. Но чем больше людей, тем чаще они гибнут. Проходит неделя, и дивизии опять сжимаются, как шагреневая кожа. Где взять людей? Где?

Выскребают людей из обозов, штабов, комендантских взводов и охраны, наполняют ими поредевшие роты.

Проходит ещё неделя, и это пополнение превращается в пыль. Людей нет и больше не будет, а наступать приходится. Приказ никто не отменял.

Нестерпимая, постоянная усталость, замешанная на страхе, превратила всех в истуканов. Все забыли, когда были сытыми и когда последний раз высыпались.

Все, кто ближе всего к русским, едва таскают ноги. А что будет завтра и будет ли у многих завтра? Случится так, что завтра не будет.

Паулюс сказал с горечью, обращаясь к своему адъютанту:

– Нас не в чем упрекнуть. Мы сделали всё, что было в наших силах.

Ему никто не возразил. Он ещё не понял, почему, почему не получается взять этот город. Что мешает? Он размышлял и не находил ответа.

А самолёты всё бомбили и бомбили город. Казалось, не осталось ничего, что можно бомбить, а они продолжали прилетать. И бомбы сыпались из бомбардировщиков, как горох из стручка, и земля вздыбливалась вверх, а стены высоких домов, брызгая кирпичными осколками, оседали в пыльные облака, перегораживая улицы.

Фюрер приказал стереть Сталинград с лица земли, и все старались быстрее выполнить приказание и доложить.

Та армия, которая дошла до Москвы, которая должна была захватить Россию, погибла зимой сорок первого. Мы лишь её слабая тень. А Сталинград, как русский бог, требует каждый день новых и новых жертв. И мы платим кровавую цену – за дом, за подъезд, за перекрёсток, и с каждым днём цена всё дороже. Солдаты – просто разменная монета. Хватит ли нас, чтоб, заплатив последним солдатом, дойти до Волги.

«Может, я и буду последним, кто увидит Волгу и умрёт», – думал Вилли, глядя на нависшее над ним серое небо.

Когда мы копали окоп посреди города, мы думали, что это ненадолго. День, два – и мы пойдём вперёд. Но прошёл месяц, а мы топтались на месте. И к тому же перед нами поселился снайпер, пять человек убиты в один день. Это страшно, когда у всех продырявлена голова. Кто будет следующим – я, Хельмут, Надь или кто-нибудь из молодых? Судьба несправедлива к ним. Ещё не были ни в одной переделке, а уже троих нет и двух наших стариков.

Сначала в грохоте никто не услышал их вскрика, а когда заметили, они уже лежали на дне окопа в грязи.

Никто не выразил сожаления, никто не вытер испачканные грязью лица. Их подняли, положили на бруствер, так убирают с дороги всё, что мешает двигаться. До ночи они будут лежать, а ночью их оттащат в воронку. Она почти полная.

По окопу стали ходить, согнувшись в три погибели. Взводный если и вылезает из своей норы, то пожрать и по нужде. Нас осталось, из тех первых, считанные единицы. И мы давно должны были умереть, но почему-то живы. Может, бог решил сохранить нам жизни, что б было кому рассказать про этот ад.

Только иногда было слышно, как случайные пули глухо ударяют в их тела. Им все равно, сколько в них попало пуль – одна, десять, сто.

За проклятый дом мы бьёмся целый месяц и потеряли больше людей, чем за какой-нибудь город во Франции или Польше. Сколько городов падало к нашим ногам, а тут единственный город для армии и единственный дом для нас.

Мы привыкли побеждать. Нам нужна победа. Фюрер ждёт от нас победы, мы не должны его подвести. Фюрер – наше всё. Если кто и виноват в наших страданиях, все, но только не фюрер. Он такой же, как и мы, он один из нас. Все повторяют, как молитву:

– Кто, кроме него.

Паулюс нравился нам, все верили в него и говорили друг другу:

– Он приведёт нас к победе. Фюрер выбрал его. Он верит Паулюсу.

В течение лета становилось все более и более очевидно, что что-то идёт не так, как должно быть. И никто теперь не знает, как должно быть. Просто все сошли с ума и делают вид, что делают всё правильно.

Никто еще не задумывался, что будет с нами, если останемся живы. А таких счастливчиков с каждым днём всё меньше и меньше.

Мы верим фюреру. Он не оставит нас, он помнит о нас, он думает о нас. Все верят, без веры нельзя жить. В кого все превратятся, когда перестанут верить.

Вилли писал отцу:

«Специального сообщения о том, что Сталинград наш, тебе еще долго придется ждать. Русские не сдаются, они, как безумные, сражаются до последнего человека».

Ему захотелось, чтобы отец, наконец, прозрел, чтобы увидел то, что должен увидеть и узнать правду от собственного сына, который не будет врать, потому что кровь товарищей не даёт лгать.

И к кому обратиться, кто нас услышит. Нам надо дойти до Волги. Мы совсем рядом, скоро её увидим, до нее меньше километра. Нас постоянно поддерживает авиация и артиллерия. Мы сражаемся, как одержимые, а к реке пробиться не можем. Вилли смотрит в одну точку и думает:

– Я видел войну! А видел ли это бог?

Конца всему этому ужасу не предвиделось, а в боге все давно разочаровались. Когда на следующее утро мимо Вилли просвистела пуля, а потом вторая, которой не удалось пролететь мимо, стукнувшись о кирпич, брызнув ему в лицо пылью, он почти не расстроился. Она избавила бы его от страданий…

Ночью Вилли лег усталый как собака. Какой жуткий день! Но ему вновь повезло. Сколько же еще будет так везти?

Ночью пришли русские и зарезали двух часовых, а третьего