Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

в Берлине никого не интересует. Никого. Там уже пишут в газетах, Сталинград пал или вот-вот падёт. А в реальности дивизии, и без того измотанные, тают день ото дня, час от часу. Но в Берлине хотят только видеть и слышать то, что хотят. А хотят побед, только побед, и ничего кроме. И падёт ли Сталинград? И когда? Для Берлина он уже пал или почти пал.

Но сентябрь пролетел вместе с октябрём, и наступил ноябрь. А Сталинград ещё не взят, а скоро зима. И что будет зимой? Солдаты опять будут замерзать, как под Москвой.

9 ноября Адольф Гитлер произнес в мюнхенской пивной перед «старой гвардией» свою традиционную ежегодную речь:

– Я хотел добраться до Волги именно в определенном месте и в определенном городе. Это лишь дело случая, что данный город носит имя самого Сталина. Я хотел захватить этот район, и мы его захватили, хотя и остался еще небольшой его участок. Сейчас некоторые спрашивают: «Почему вы не действуете быстрее?» Потому что я не хочу иметь там второй Верден, а намерен сделать это с помощью небольших штурмовых отрядов. Время при этом не играет никакой роли.

Паулюс пальцами нервно барабанил по столу, думая про себя: «Понимает ли он, что говорит?!»

Гитлер закончил, пальцы замерли, но раздражение осталось. Как ни назови – штурмовая группа, взвод или рота, – нужны солдаты, а их нет. И сколько ещё должно погибнуть – десять тысяч, сто тысяч, чтобы там, в Берлине, поняли, что под Сталинградом что-то идёт не так.

Ноябрь… Уже в трёх местах вышли на берег Волги. А дальше? Всё замерло. Нет, война продолжалась. Но на карте ничего не менялось. Что вчера, что позавчера, что позапозавчера. Армия выдохлась, и сил наступать, с сентябрьским и октябрьским усилием, больше нет.

Девятнадцатого ноября русские ударили с севера, откуда он ждал.

Они, как солому, смели румын и двинулись к главной артерии, снабжавшей армию, его армию. Улыбаясь, представил, что румыны, как зайцы по заснеженной степи, разбегаются в разные стороны. Улыбка сменилась гримасой. Румыны бегут, оголяя фланг его армии.

Он уже предвкушал, как ударит русским во фланг и не то, что остановит их, а окружит и раздавит. Но время работало на русских. Сил, чтобы выполнить задуманное, не было. Их надо собрать, сгруппировать и только после этого можно действовать.

День прошёл в томительном ожидании. Он не торопил дивизии, понимая, что пробиваться через снежные заносы нелегко, ох как нелегко. Оставалось только ждать, и он ждал. Смотрел то на карту, расстеленную на столе, то на падающий за окном снег. Послать бы авиаразведчик, но снег, снег шел не переставая. И что можно увидеть сверху, если на земле ничего не видно.

Почесал бровь, посмотрел в окно. Вошел неугомонный начштаба и стал рассказывать, как взять русских в кольцо. Паулюс, не отрывая взгляда от окна, спросил:

– Дивизии уже подошли?

– Пока нет, – рявкнул начштаба.

Паулюс повернул голову и посмотрел на него, кивнул головой, то ли давая понять, что услышал его, то ли желая сказать: «Вы свободны».

Начштаба вздохнул и вышел.

Снег за окном шёл и шёл. И это движение ненадолго упокоило его. Стемнело рано. Утро не принесло хороших новостей. Русские ударили с юга. И он осознал, что ему нечем парировать и это наступление. Смотрел на карту и думал, где клещи русских должны сомкнуться.

Ворвался начштаба, он посмотрел на него и понял, что хороших новостей нет, а плохие он и сам знает. Ждать и только ждать, пока всё не прояснится.

И вдруг как гром среди ясного неба прозвучало:

– Русские взяли Калач-на-Дону, и мост достался им целым.

Надо остановить их безудержное движение. Но кем, кем? Ответа не было. Дивизии, которые могли сделать это, увязли в Сталинграде.

Надо прекратить топтание в городе и уходить. Это понимали все. Но если шестая армия уйдёт, то оголит фланг кавказской армии. И что тогда будет? Или его армией, или кавказской придётся жертвовать. Он понимал это. И в Берлине понимали.

Русские окружили его армию, он из Голубинской полетел в окруженный Сталинград.

Когда все собрались у него, золотопогонники ждали, что он скажет: «Завтра идём на прорыв».

Но он не сказал этого. Штабная привычка исполнять приказ не позволила ему этого сказать. Все ждали приказа. Но пришла радиограмма:

«6‑я армия временно окружена русскими войсками. Я намереваюсь сосредоточить все силы армии в районе… (далее следовало перечисление участков между севером Сталинграда, высотой 137, Мариновкой – Цыбенко и югом Сталинграда). Армия может быть уверена, что я сделаю все, чтобы обеспечить ее всем необходимым и своевременно снять с нее блокаду.

Мне известно, что солдаты 6‑й армии отличаются храбростью, я знаю ее командующего, и я знаю также, что армия выполнит свой долг.

Адольф Гитлер».

Если б пришёл приказ о его расстреле, он бы меньше удивился, чем этой радиограмме. Но Гитлер приказал оставаться на месте. И он не посмел возразить.

В нём, как и во всех, теплилась надежда, что помогут извне. Но разум штабиста говорил: если ему не дали дивизий, то где их взять для деблокады. Их нет.

Больше всего волновал вопрос, как далеко продвинулись русские. Долго смотрел на расстеленную на столе карту, массировал лоб и не знал, что делать.

Наконец пришла радостная весть. Гот идёт на выручку. Все оживились и повторяли, как заклинание:

– Гот спасёт.

Хотелось верить, что это так, но он не верил. Летние бои обескровили не только его дивизии, но и армию Гота. Если бы он знал состояние армии Гота, он бы точно сказал, пробьётся к ним Гот или нет. Отсутствие информации угнетало его. Оставалось только ждать. И он ждал. Сидя в тёплом блиндаже с чашечкой горячего кофе, можно не думать о полуголодных солдатах в тонких шинелях, замерзающих в заснеженной степи.

День шёл за днём, час за часом, минута за минутой, и радостное ожидание, что Гот вот-вот пробьётся к ним, сменилось безудержной горечью, когда стало известно, что Гот отступает.

И даже не то страшно, что солдаты гибнут от холода, а страшно, что каждую минуту, после этой чёрной новости, они теряют веру в победу. Им, если они переживут это, уже не захочется умирать за великую Германию. Нет, солдаты не должны терять веру. Это понимали все. Манштейн придёт и освободит их. Теперь все повторяли, как заклинание:

– Манштейн пробьётся к ним.

Он звонил, он спрашивал про положение на фронте, но никто ничего не говорил, словно ему не положено знать. И это молчание