Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

– Куда, куда? К вам. Где народ-то?

– За домом гоношатся.

Николаевич обошел дом. Штабные таскали документы в подвал. Он покивал головой и подумал: «Тут писанины – читать не перечитать».

А штабной покрикивал на помогавших разгружать документы бойцов:

– Осторожней, не дрова носите.

Они посмеивались над ним, продолжая таскать в подвал документы.

Комполка не появлялся. И начштаба смотрел на карту, силясь понять, где держать оборону и где теперь батальоны.

Батальоны обживали два соседних дома. Во дворе запалили костерок, чаю согреть решили. Батальонные сидели на лавочке у входа и о чём-то беседовали. Посыльный прервал их разговор и сказал, что начштаба их ждёт. Они нехотя поднялись и пошли за ним в подвал.

Начштаба, глядя на вошедших, сказал:

– Надо бы рекогносцировку сделать.

Батальонные переглянулись и сказали в один голос:

– Уже всё посмотрели. Пойдёмте лучше чайку попьём, пока горячий.

Начштаба, потирая руки, радостно воскликнул:

– Чай – это хорошо.

А комбаты спросили:

– А командир-то где?

Начштаба дёрнул плечами и ничего не ответил.

«Отыщется, если жив», – подумали батальонные.

Чай пили долго и молча, говорить было не о чем. Стемнело быстро, разошлись спать. По дороге в свой подвал Михеич подумал, какая-то погода будет завтра. Хорошо бы дождь ливанул, чтоб немецкая авиация не висела день-деньской над головой. Чтоб утром устроить всё как надо, а не с бухты-барахты, как бывает под вечер в спешке.

Снова Вилли

Разбуди Вилли среди ночи и спроси:

– Когда день рождения Гитлера?

Он без запинки ответит:

– Двадцатого апреля 1889 года.

Но сейчас не до сна. Утром наступление. Казалось, каждый новый день ужаснее предыдущего.

Наступает Вилли и его рота. Если тридцать человек – рота, то что такое взвод.

Мёртвые лежат тихо, раненые кричат, остальные, осторожно переползая, приближаются к дому. Ещё рывок – и рота будет внутри. Дом перестаёт огрызаться свинцом, и все, пригнувшись, спешат вперёд и думают: «Русские ушли или перебиты».

Всем хочется быть первыми. Трое бросаются к окну, сейчас они окажутся внутри. Они уже влезали в оконный проём, когда оттуда застрочил автомат. Они вздрогнули, как вздрагивает человек от удивления или испуга, замерли и, по одному сползая вниз, попадали друг на друга и лежат кучей под окном. Это отрезвляет других. Паля из автоматов во все стороны, врываются в дом. Коридоры, комнаты, даже кладовки пусты. Где русские, неужели испарились?

Один лежит на полу, на спине. Казалось, что он мёртв, но секунду назад стрелял в нас. Его автомат ещё дымится. Три человека, сражённые им, лежат бездыханные под окном. Вместо ног у него месиво, обмотанное кровавыми тряпками, лицо серое от пыли, и непонятно, сколько ему лет. Никто не обратил внимания, что у него в руке граната.

Русский открыл глаза, все удивились, что он ещё жив. Он улыбнулся, радостно вдохнул, выдохнул, разжал руку и почти шепотом произнёс:

– За Раю.

Вилли и Хельмуту повезло, они были в соседней комнате. Только пыльное облако, ворвавшись, обдало их. А когда пошли узнать, в чём дело, трое лежало рядом с русским. Один «Иван» забрал на тот свет шестерых. Если так будет продолжаться, кто останется в живых.

Только ночью Вилли лег, уставший как собака. Какой жуткий день! Но ему повезло. Сколько же еще будет так везти?

Хельмут курит и смотрит в потолок. О чём он думает? О том же, что и все: «Скорей бы всё это кончилось».

Но утром это не кончилось. Соседний дом не наш, там русские. Они не стреляют. Кажется, все вымерли и дом пуст, таращится пустыми глазницами и ждёт, когда все войдут внутрь, чтобы там умереть.

Вилли долго смотрит на дом и думает: «Там русские или они отошли?»

Сидят, наверное, в глубине комнат, целятся и ждут. Он не ошибся. Мимо Вилли просвистела пуля, вторая чиркнула по каске, он не испугался, просто присел. Стена закрыла его. Смотреть на дом больше не хочется. Русские там, а дом надо брать. И каждый шаг пропитывается кровью и смертью.

Пуля бы избавила его от страданий…

У русских нет выхода: или поднять руки, или смерть, или пойти утопиться, Волга рядом. Но торчащие, выскобленные железом пуль и осколков до кирпичей стены, груды камней, поломанных балок и мятого кровельного железа не сдаются.

Надо наступать, но как. Все выглядывают и быстро прячутся. Всем хочется жить. Жить, несмотря на усталость – жить. Ещё Вилли в голову пришла шутка, и он спешит пересказать её Хельмуту:

– В Сталинграде самые дорогие дома. Каждый надо оплачивать кровью и жизнью.

Тот кивает головой и не смеётся, даже не улыбается, а отмахнувшись, уползает в глубь дома.

Этот город – огромная мясорубка: полки, батальоны, роты заталкивают внутрь и продавливают, а из отверстий вместо фарша вылезают и падают на землю куски человеческих тел – руки, ноги, головы.

Ульрих, вжавшись стену, безумными глазами смотрит на Вилли и спрашивает:

– Если наши убитые попадают в рай, то куда попадают русские?

Наивность Ульриха вызывает улыбку, и Вилли, опуская глаза, говорит:

– В свой рай.

Глаза Ульриха округляются, и он удивлённо спрашивает:

– А разве он не общий?

Вилли говорит и, кажется, сам верит своим словам:

– Если бы он был общий, то они бы и там воевали.

Слова Вилли удовлетворяют Ульриха, и он говорит, словно боясь остаться в одиночестве:

– Раньше мне ужасно хотелось поучаствовать в наступлении на Москву, но теперь я был бы рад выбраться из этого ада.

Хельмут, прислонив голову к стене, закрывает глаза и, кажется, засыпает.

Хорошо бы поесть. Вилли шарит в сухарной сумке, но она пуста. Видно, всё выпало, когда он полз вперёд. Он спрашивает Хельмута:

– Пожевать есть?

Тот, не открывая глаз, шарит в своей сухарной сумке и отрицательно машет головой, потом вдруг срывается с места и исчезает в дверном проёме.

Вилли думает, что Хельмут хочет побыть один. Но он ошибся. Прижимаясь к стене, приползает Хельмут. У него в руке банка рыбных консервов, забрал у убитого. Раньше бы такого не сделал, побрезговал бы, но после атаки голод выжигает.

Открывают и грязными пальцами берут и кладут в рот серебристых рыбок. Хорошо бы хоть кусочек хлеба, облизывают масло на пальцах, смотрят в пустую банку.

Хельмут бросает её в оконный проём и, привалившись к стене, закрывает глаза. На его лице радость. Он вдруг спрашивает:

– Почему, когда наступаем, вши не кусают?

Вилли не знает, что ответить, и говорит первое, что приходит в голову:

– Они трясутся за свою жизнь и прячутся за наши спины.

Хельмуту нравится