Технофеодализм - Янис Варуфакис

у вас есть, простой угрозой перекрыть ваше кровообращение. Во-вторых, потому что фишки, которыми финансисты играли в свои азартные игры, содержали в себе, глубоко внутри, залоговые права на дома большинства населения. Полномасштабный крах финансового рынка, таким образом, привел бы к массовому выселению и полному разрыву общественного договора.

Не стоит удивляться тому, что высокомерные финансисты с Уолл-стрит озаботились финансиализацией скромных домов бедняков: после того как они заняли всё, что смогли, у банков и богатых клиентов, чтобы делать свои безумные ставки, они жаждали еще — поскольку чем больше они ставили, тем больше зарабатывали. Поэтому они создавали как можно больше долгов с нуля, чтобы использовать их в качестве сырья для новых ставок. Как? Выдавая ипотечные кредиты синим воротничкам с низким доходом, которые мечтали о финансовой безопасности, владении собственным домом. Что если эти «маленькие люди» на самом деле не могли позволить себе оплачивать свою ипотеку в среднесрочной перспективе? В отличие от банкиров прошлого, Джилл и Джеки, которые теперь ссужали им деньги, не заботились о том, будут ли выплаты сделаны вовремя, потому что они и не собирались их получать. Вместо этого, выдав ипотеку, они помещали ее в свою компьютерную мельницу, измельчали в цифровую муку в виде крошечных частей долга и переупаковывали эти части в один из своих запутанных деривативов, которые затем продавали с прибылью. К тому времени как бедный «владелец» дома оказывался неспособным выполнять свои платежные обязательства и его дом изымался, след, который вел к финансисту, изначально выдавшему ипотеку, был уже давно потерян.

Я помню, как в 1980-х один известный экономист саркастически сказал, что куда бы он ни посмотрел, он «видел» рост производительности, вызванный использованием компьютеров, «везде, — продолжил он, — кроме статистики производительности». Он был прав: точно так же, как ранние поколения компьютеров не привели к экономии бумаги, всё важное распечатывается (часто дважды!), они так же мало что сделали для увеличения промышленного производства. Но компьютер оказал огромное влияние на финансы. Он многократно увеличил сложность финансовых инструментов, помогая скрывать присущее этим инструментам уродство. И он позволил разогнать безумную торговлю ими почти до скорости света.

Теперь ты видишь, каким образом к 2007 году мир финансов умудрился наделать ставок на сумму, в десять раз превышающую совокупный доход человечества? У этого мотивированного алчностью безумия были три служанки: водоворот денег, устремляющийся в пасть к американскому Минотавру, компьютерная сложность финансовых деривативов и неолиберальная вера в то, что рынки сами всё отрегулируют.

Возвращаясь к твоему вопросу. «Теперь, когда компьютеры могут говорить друг с другом, не сделает ли эта сеть свержение капитализма окончательно невозможным? Или, может быть, она наконец раскроет тайну его ахиллесовой пяты?»

 Ты был чрезвычайно терпелив со мной. Всё в этой главе плясало вокруг твоего вопроса, предлагая лишь прелюдию к ответу на него: великие метаморфозы капитализма, которые произошли с момента открытия электромагнетизма. Но я должен попросить тебя проявить еще немного терпения.

Сначала мне нужно кое в чем признаться. Услышав твой вопрос, я ощутил легкую грусть. Впервые ты больше не наставлял меня, уверенно объясняя, как технологические изменения разрушали существующий общественный порядок, двигали историю вперед и порождали прогресс, сопровождая это гесиодовыми стенаниями о том, что было утрачено. Нет, теперь ты внезапно просишь меня объяснить тебе, как произошла технологическая и социальная трансформация! Необъяснимая грусть начинает обретать смысл. Вопрос — сделал ли интернет с капитализмом то же самое, что магия железа сделала с доисторической эрой, или он сделал капитализм непобедимым? — не просто очень сложен. Возложением на меня ответственности за поиск ответа на него ты ознаменовал последний обряд посвящения, заключительную сцену благословенного детства. Ты возложил на меня бремя продолжать развитие твоего метода мышления.

Итак, позволь мне попытаться сделать это: нет, папа, даже при том, что он дал капитализму головокружительный толчок на пару десятилетий, интернет не сделал капитализм непобедимым. Но и сам по себе он не раскрыл тайну его ахиллесовой пяты, как я изначально предполагал. То, что интернет сделал с капитализмом, было более сложным: в сочетании с рынком внимания, который сфабриковала техноструктура, и в обстоятельствах, созданных впечатляющим взлетом Минотавра, не говоря уже о его падении в 2008 году, интернет разрушил эволюционную приспособленность капитализма. И как я объясню в следующей главе, это было сделано путем инкубации новой формы капитала, которая в конечном счете позволила его владельцам освободиться от капитализма и стать совершенно новым правящим классом.

Да, капитал всё еще существует и процветает, хотя капитализму приходит конец. Но это не должно тебя удивлять — в конце концов, это то, чему ты учил меня. Как последовательные мутации умножают варианты организма, пока в какой-то момент не появляется совершенно новый вид, так и технологические изменения происходят в социальной системе, пока внезапно система не трансформируется во что-то совершенно иное, хотя это и не означает, что все материалы, из которых построена система — капитал, труд, деньги, — обязательно изменились. Сами по себе улучшения в навигации и развитие мореплавания не положили конец феодализму. Однако, когда в результате объемы торговли и накопленное за счет этого богатство достигли критической массы, они сначала вызвали превращение в товар земли, затем труда, а вскоре и почти всего сущего. Прежде чем кто-либо успел опомниться, феодализм трансформировался в капитализм.

Аналогично с техноструктурой, которая управляла рынками во время и после войны; с Доном Дрейпером и другими «Безумцами», которые превратили наше внимание в ценный товар; и с Никсоновским шоком, который разрушил Глобальный план, что позволило безумным цифрам Уолл-стрит профинансировать возвышение Минотавра. Ни одно из этих событий не свергло капитализм, но оно может рассматриваться как мутации в его ДНК, которые привели к серии удивительных метаморфоз по мере его адаптации и эволюции, как у вируса, сталкивающегося с набором вакцин. Но в конечном счете наступает время, когда он эволюционирует настолько, что, вероятно, лучше назвать его как-то по-другому.

Прежде чем мы углубимся в окончательную метаморфозу капитализма, в то, что я называю технофеодализмом, возможно, уместно посвятить несколько заключительных слов Глобальному Минотавру — метафорическому зверю, представляющему собой глобальную систему рециркуляции капитала с центром в США, которая начиная с конца 1970-х и по 2008 год обеспечила всем потребным реквизитом нынешнюю драму: Большими финансами, Большой цифрой, неолиберализмом, неравенством в промышленных масштабах, не говоря уже о демократиях, настолько атрофировавшихся, что для объяснения паралича человечества перед лицом климатической катастрофы необходимы фильмы вроде «Не смотрите наверх».

Итак, вот самый краткий из панегириков: критский Минотавр был убит афинским принцем Тесеем. Его смерть положила конец архаическому периоду и возвестила о классической эпохе трагедии, истории, философии. Минотавр нашей эпохи умер менее героически: став жертвой трусливых банкиров с Уолл-стрит, чья гордыня была вознаграждена огромными государственными выплатами, направленными на их спасение, которые, впрочем, не помогли реанимировать Минотавра. Хотя через год после краха 2008 года и последующих усилий по спасению банкиров американский дефицит вернулся с удвоенной силой, он так и не восстановил способность чудовища осуществлять глобальную рециркуляцию денег.

Правда, остальной мир продолжал отправлять большую часть своей прибыли на Уолл-стрит. Но механизм рециркуляции был сломан: лишь малая часть денег, хлынувших на Уолл-стрит, возвращалась в виде ощутимых инвестиций в производство, технологии, сельское хозяйство. Большая часть мировых денег хлынула на Уолл-стрит, чтобы остаться на Уолл-стрит. Там они плескались, не делая ничего полезного. По мере накопления они повышали цены на акции, тем самым давая Джилл и Джекам финансов еще один шанс совершить все возможные глупости в гигантских масштабах.

Некоторые из нас осмелились надеяться, что кончина Минотавра поможет построить новую систему, в которой богатству больше не нужна бедность для процветания, а развитие будет мыслиться с точки зрения лучшего, а не большего. Те, кто был настроен гипероптимистично, зашли настолько далеко, что мечтали о дне, когда эксплуатация сократится, политика демократизируется — возможно,