Кукла на цепочке - Алистер Маклин

Не успел и десятка ярдов преодолеть, как чертова луна снова засияла. Я распластался на настиле головой к берегу. Понтон слева пустовал. Ничего удивительного – у человека, остававшегося там, наверняка резко убыло смелости. Я посмотрел направо. Двое находились гораздо ближе, чем те, которые так благоразумно покинули средний понтон, и по их безбоязненному продвижению вперед я понял: они еще не знают, что один из их компании лежит на дне гавани. Но эти парни научились осторожности так же быстро, как и трое других, – они мигом очистили понтон, когда я пустил две пули в их сторону, несомненно промахнувшись.

Двое убежавших со среднего понтона делали осторожные попытки вернуться на него, но находились слишком далеко, чтобы беспокоить меня – или чтобы я беспокоил их.

Еще минут пять продолжались эти смертельные прятки: я бежал, укрывался, стрелял и снова бежал, а враги неуклонно приближались. Теперь они не лезли на рожон и умно использовали свое численное превосходство: один или двое отвлекали меня, пока остальные перебежками продвигались вперед, от баржи к барже. Трезвый и хладнокровный расчет подсказывал: если не предпринять что-нибудь новенькое, причем безотлагательно, эта игра завершится не в мою пользу и тоже очень скоро.

И хотя обстоятельства были крайне неблагоприятны для отвлеченных раздумий, несколько коротких остановок под прикрытием судовых надстроек я посвятил мыслям о Белинде и Мэгги. Видели бы они меня сейчас… Не потому ли так странно вели себя при расставании, что какое-то особое женское чутье подсказывало им, какие меня ждут неприятности? И чем закончатся мои ночные приключения. Что, если они окажутся правы? Несложно представить, как сильно пошатнется их вера в непогрешимую компетентность начальства.

То, что я испытывал в эти минуты, нельзя назвать иначе как отчаянием, и подозреваю, выглядел я этому отчаянию под стать. Было подозрение, что в порту меня подстерегает человек с пистолетом или ножом, и с ним бы я, пожалуй, справился, а при везении и с двумя. Но чтобы шестеро?! Что я сказал Белинде тогда возле склада? «Отступить – не значит сдаться, после снова сможешь драться». Но мне уже некуда бежать – до конца главного трапа осталось всего-навсего двадцать ярдов.

Что ни говори, тяжкое это ощущение, когда тебя травят, точно дикого зверя или бешеную собаку, а в сотне ярдов знай себе спят сотни людей, и все, что нужно для спасения, – это свинтить глушитель и пальнуть раза два в воздух; через считаные секунды вся гавань окажется на ногах. Но я не могу себе этого позволить, ведь задуманное осуществимо только в нынешнюю ночь, и я знаю, что второго шанса не выпадет никогда. Если подниму тревогу, мое дальнейшее пребывание в Амстердаме не будет стоить ломаного фартинга. Я не пойду на это, пока остается хоть малейшая надежда на успех…

Похоже, я тогда был не совсем в здравом уме.

Я глянул на часы. Шесть минут второго, время истекло. Я посмотрел на небо. Небольшое облако плывет к луне, а когда доплывет, враги предпримут очередную и почти наверняка последнюю атаку. А я предприму очередную и почти наверняка последнюю попытку сбежать.

Я посмотрел на палубу баржи: груз – металлолом. Взял какую-то железяку и снова оценил продвижение облака: вроде не плотной серединой своей темное пятно закроет луну, но все же закроет.

Во второй обойме оставалось пять пуль, и я быстро отправил их в те места, где, как я знал либо предполагал, прятались мои преследователи. Надеялся этим задержать их на несколько секунд, но, если честно, надежда была слабой. Торопливо засунув пистолет в водонепроницаемый чехол и для надежности убрав его не в кобуру, а в карман куртки и застегнув молнию, я пробежал несколько ярдов по палубе, вскочил на планшир и спрыгнул на узкий понтон. Там не удержался на ногах, в отчаянной спешке поднялся и тотчас обнаружил, что проклятая туча проплыла мимо луны.

Мне вдруг стало очень спокойно. Я побежал, потому что никаких других вариантов не оставалось. Бежал и неистово мотался из стороны в сторону, чтобы сбить прицел моим потенциальным палачам. С полдесятка раз за неполные три секунды услышал топот мягких подошв – враги были совсем близко, – и дважды чужие руки яростно хватали мою одежду.

Внезапно я резко запрокинул голову, вскинул руки и отправил железку кувыркаться в воздухе; прежде чем упасть в воду, она звучно стукнулась о настил. Шатнувшись, точно пьяный, я схватился за горло и спиной вперед повалился с трапа. Но сначала хорошенько запасся воздухом, а при ударе о воду сумел удержать его в легких.

Вода оказалась холодной, но не ледяной, а еще не прозрачной, и было не очень глубоко. Ноги коснулись илистого дна, и я позаботился о том, чтобы этот контакт не прервался. Выдыхал медленно-медленно, с предельной бережливостью расходуя воздух, которого, вероятно, было немного, ведь я нечасто занимался подобными вещами. В том, что недруги намерены покончить со мной во что бы то ни стало, сомневаться не приходилось, а значит, двое на среднем понтоне уже через пять секунд после моего падения наверняка уставились вниз, рассматривают место, где я исчез. Остается лишь надеяться, что неторопливый поток пузырьков из глубины подтолкнет их к ложному выводу, причем очень скоро, потому что долго разыгрывать этот спектакль я не смогу.

Когда истекло, по моим ощущениям, порядка пяти минут, а объективно едва ли больше тридцати секунд, я перестал отправлять пузырьки к поверхности – по той простой причине, что в легких уже ничего не осталось. Грудь ныла, сердце стучало в ребра как в барабан, болели уши. Оттолкнувшись от топкого дна, я поплыл направо. Беда, если неверно сориентировался… Но нет, мне повезло. Рука наткнулась на киль баржи, и я не упустил своего шанса – быстро проплыл под днищем и вынырнул с другой стороны судна.

Едва ли я сумел бы продержаться под водой еще пару секунд, не захлебнувшись. Впрочем, в определенных обстоятельствах – например, когда речь идет о жизни и смерти, – человек способен мобилизовать всю свою волю. Так что мне для восстановления сил понадобилось лишь несколько мощных, но беззвучных вздохов. Поначалу я ничего не видел, но это лишь из-за масляной пленки на поверхности воды, которая склеила мои веки. Я справился с ней, однако смотреть вокруг было особо не на что. Виднелись только темный корпус баржи, за которой я прятался, средний понтон передо мной и другая баржа футах в десяти, стоящая параллельно моей. И слышались голоса, невнятное бормотание.

Я бесшумно переплыл к корме, уперся в руль и осторожно выглянул. Двое мужчин, один из них с фонарем, стояли на понтоне и всматривались в глубину. Но вода ничего не выдала, она была черна и неподвижна.

Мужчины выпрямились. Один пожал плечами, а затем поднял руки ладонями кверху. Второй согласно кивнул и бережно потер ногу. Первый дважды просигналил, скрестив руки над головой и повернувшись влево и вправо.

В тот же миг раздались трескотня и чихание – где-то очень близко заработал судовой дизель. Было очевидно, что моим врагам не пришлось по вкусу данное обстоятельство. Тот, который сигналил, тотчас схватил за руку другого и повел его прочь, сильно хромая, но продвигаясь с максимально возможной скоростью.

Я взобрался на борт баржи. Это только сказать легко: «взобрался на борт баржи». Когда наклонный иллюминатор находится в четырех футах от поверхности воды, подобное гимнастическое упражнение далеко не каждому под силу. В моем случае оно оказалось совершенно невыполнимым, но я в конце концов решил задачу при посредстве кормового фалиня и, перевалившись через фальшборт, пролежал аж полминуты, задыхаясь, точно угодивший на мель кит, прежде чем минимальное восстановление сил после абсолютного их исчерпания вкупе с крепнущим осознанием дефицита времени заставили меня подняться на ноги и направиться к носу баржи, откуда я мог следить за происходящим на среднем понтоне.

Парочка, наверняка исполненная праведного удовлетворения, которым награждает трудяг добросовестно выполненная работа, превратилась в далекие смутные тени, растворяющиеся