Кукла на цепочке - Алистер Маклин

Я спустился на понтон и с минуту посидел, пока не обнаружил источник дизельного шума, а затем, пригнувшись, быстро побежал туда, где баржа была пришвартована к узкому понтону. Оставшиеся ярды осторожно преодолел на четвереньках.

Имевшая длину не менее семидесяти футов и соразмерную ширину, баржа не могла похвастаться изяществом очертаний. Три ее четверти были отведены под трюмы, ближе к корме стояла рулевая рубка, а сразу за ней палубная каюта экипажа. Сквозь занавешенные иллюминаторы сочился желтый свет. Здоровяк в темной фуражке, высунувшись из окна рулевой рубки, переговаривался с кем-то из подчиненных, а тот готовился спуститься на узкий причал, чтобы отшвартовать судно.

Корма упиралась в средний понтон, где лежал я. Подождав, пока матрос переберется на узкий понтон и скроется с глаз, я бесшумно залез на корму баржи и притаился за каютой. Через некоторое время послышались шлепки перебрасываемых через борт канатов и глухой удар подошв по дереву – это матрос запрыгнул с причала на палубу. Я бесшумно двинулся вперед, к стальному трапу, прикрепленному к передней стене кабины. Взобрался на его верх и перелез на ступенчатую крышу рубки, где и залег. Вспыхнули навигационные огни, но это меня не встревожило. Два фонаря, расположенные на противоположных краях крыши рубки, светили так, что моя лежка находилась в относительной темноте.

Мотор зазвучал глуше, узкий причал медленно растаял во мгле за кормой. Уж не попал ли я из огня да в полымя?

Глава 10

Покидая отель, я был совершенно уверен, что этой ночью мне предстоит выйти в море, а любой человек, которому светит подобная перспектива, должен быть готов к тому, что придется основательно промокнуть. И если бы я проявил хоть чуточку предусмотрительности, на мне был бы сейчас надежный гидрокостюм.

Я нешуточно мерз. По ночам над Зёйдерзе ветер достаточно суров, чтобы пронять даже одетого по-зимнему, но вынужденного лежать без движения человека, а моя легкая одежонка насквозь пропиталась морской водой, и студеный бриз норовил превратить меня в ледяную глыбу – с той лишь разницей, что глыба неподвижна, а я трясся, точно больной гемоглобинурийной лихорадкой. Единственное утешение – дождь мне не страшен. Невозможно вымокнуть еще сильнее.

Онемевшими от холода пальцами я расстегнул упрямые молнии, извлек из непромокаемых чехлов пистолет и неизрасходованную обойму, зарядил оружие и убрал его в карман. Интересно, что произойдет, если в критический момент замерзший палец откажется давить на спусковой крючок? Я поспешил засунуть правую руку под мокрую полу пиджака. Но руке от этого стало еще холоднее, пришлось ее вынуть.

Огни Амстердама остались вдали за кормой, баржа выбралась в Зёйдерзе. Я заметил, что она идет по той же широкой дуге, что и накануне в полдень «Марианна», только в противоположном направлении. Она прошла рядом с парой бакенов; мне, глядевшему поверх ее носа, казалось, что она должна наткнуться на третий бакен, находящийся ярдах в четырехстах по курсу. Впрочем, не было ни малейших сомнений: капитан отлично знает, что делает.

Едва рокот двигателя поутих и винт сбавил обороты, из каюты на палубу вышли двое – впервые с того момента, как судно покинуло стоянку. Я постарался еще плотнее вжаться в крышу рубки, но они направились не в мою сторону, а к корме. Чтобы наблюдать за ними, я перевернулся на бок.

Один нес длинный металлический прут, к концам которого были привязаны лини. Встав по краям кормы, матросы помаленьку стравливали лини, пока прут не повис – должно быть, возле самой воды. Я развернулся и посмотрел вперед. Баржа, шедшая теперь очень медленно, находилась не более чем в двадцати ярдах от мигающего бакена, и пройти ей предстояло в двадцати футах от него. Из рулевой рубки донесся резкий командный голос. Я снова повернулся к корме и увидел, что матросы осторожно пропускают лини сквозь кулаки; один при этом считал. Угадать смысл этого действия было легко, хотя в потемках я не мог ничего толком разглядеть. Лини размечены узелками, чтобы стравливающие их люди могли держать прут строго горизонтально.

Нос баржи уже поравнялся с бакеном, и тут раздался возглас одного из матросов. Тотчас медленно, но уверенно оба принялись выбирать лини. Я уже знал, что появится из воды, но все равно внимательно наблюдал. Матросы тянули, и вот на поверхность вынырнул двухфутовый цилиндрический буек. За ним последовал маленький четырехрогий якорь, зацепившийся одним рогом за металлический прут. К якорьку крепился трос. Буек, якорь и прут были подняты на борт, затем матросы потянули трос, и вскоре моим глазам предстало то, ради чего все это затевалось. Серый стальной ящик в бандаже из стальных полос, дюймов восемнадцати в ширину и двенадцати в высоту. Его тотчас занесли в каюту, но к этому моменту двигатель уже заработал на полную мощность, а буек отправился за корму. Вся процедура была проделана с легкостью и уверенностью, которые свидетельствовали о давнем знакомстве с только что примененным методом.

Время шло, и это было очень неприятное время. Я ошибался, полагая, что еще пуще промокнуть и замерзнуть невозможно. К четырем ночи небо совсем потемнело и зарядил дождь – самый холодный дождь на моем веку. К этому моменту то скудное, что еще оставалось от телесного тепла, успело худо-бедно подсушить внутренние слои одежды, но только выше пояса – благодаря парусиновой куртке. Вскоре надо будет двигаться, снова лезть в воду, – надеюсь, мой паралич не достиг той стадии, когда можно только утонуть.

В небе забрезжил ложный рассвет, и я увидел на юге и востоке смутные очертания суши. Затем снова потемнело; какое-то время мне не удавалось ничего разглядеть. Но вот восток озарился по-настоящему и показался берег; напрашивался вывод, что мы довольно близко подошли к северному краю Гейлера и теперь двинемся по дуге на юго-запад, а после на юг, к островной бухточке.

Я никогда не обращал внимания на то, как медленно ходят эти чертовы баржи. Вдали от берега казалось, что судно вообще застыло на воде. Мне совершенно не улыбалось подплыть к Гейлеру средь бела дня и спровоцировать очевидцев – а они там непременно окажутся – на бурное обсуждение эксцентричной натуры одного из членов команды, который предпочел мерзнуть на крыше рулевой рубки, а не греться в каюте. Но соблазнительную идею погреться в каюте я тотчас же вышвырнул из головы.

Над дальним берегом Зёйдерзе показалось солнце, вот только от него не было проку. Такое солнце – никудышная сушилка для одежды… Очень скоро я с радостью убедился в своих обманутых ожиданиях: небо затянулось пеленой туч и косой ледяной дождь снова принялся за работу, угрожая свести на нет циркуляцию крови. А радость объясняется тем, что тучи и дождь могли отбить у портовых зевак охоту выходить из дома.

Плавание близилось к концу. На мое счастье, дождь окреп настолько, что больно хлестал по лицу и рукам, взбивал на волнах шипящую пену. Видимость сократилась до пары сотен ярдов, и, хотя я различал конец шеренги навигационных знаков, к которым сворачивала баржа, дальше бухта растворялась в непроглядной мгле.

Я завернул пистолет в непромокаемый чехол и засунул в кобуру. Надежнее было бы по-прежнему держать его в застегнутом на молнию кармане парусиновой куртки, но я решил не брать ее с собой. Вернее, не надеялся вернуться вместе с ней. За ночь я так сильно замерз и ослаб, что в громоздкой, тяжелой, сковывающей движения куртке мог бы и не добраться до берега.

Спрашивается, что мешало мне взять в эту экспедицию надувной спасательный жилет или пояс?

Я выпутался из куртки, свернул ее и засунул под мышку. Ветер сразу сделался куда холоднее прежнего, но мне уже было не до переживаний из-за такого пустяка. Я съехал по крыше рубки, бесшумно спустился по трапу, прополз ниже теперь уже не занавешенных окон каюты, быстро оглядел палубу – излишняя предосторожность, надо спятить, чтобы торчать снаружи в такую погоду без необходимости. Я бросил куртку за фальшборт, сам через него перелез, свесился на всю длину рук, убедился, что винт находится далеко, и разжал пальцы.

В море оказалось теплее, чем на крыше рубки, и это пришлось как нельзя кстати – слабость меня