Улица цвета крови - Александр Александрович Тамоников

— Несколько человек пытались бежать, но их поймали и, сильно избив, повесили во дворе лагеря. Тела не снимали несколько дней в назидание тем, кто еще не понял, что убегать из лагеря нет смысла — все равно поймают. А потом в лагерь прибыл какой-то полковник. Не знаю, наверное, из немецкой разведки. Нас выстроили на плацу, и он подходил и спрашивал у каждого, не хочет ли кто-то верой и правдой служить великой Германии. Несколько человек, которые… которые были слабее остальных… Они согласились…

Порошин снова замолчал, потом попросил воды. Шубин посмотрел на Энтина, но тот даже не шевельнулся, чтобы пойти на кухню. Тогда Шубин крикнул и попросил принести воды Янину. Та принесла стакан и вопросительно посмотрела на Шубина. Глеб кивком указал ей на Порошина. И увидел, как у девушки, когда она взглянула на сержанта, задрожали руки. Порошин, стараясь не смотреть на Янину, взял у нее стакан и залпом опустошил его.

— Иди, Янина, на кухню, — приказал Глеб, видя, что служанка медлит.

Та быстрым шагом, опустив голову, ушла. Некоторое время царило молчание, потом Порошин продолжил рассказ:

— Я тоже шагнул вперед. Я думал, что нас просто отправят в Германию на работы, но оказалось, что это не так. Всех, кто согласился, должны были отправить в специальную диверсионную школу. Если бы я тогда знал об этом, то никогда бы…

Порошин взволнованно закрыл лицо ладонями, а когда отнял их, то снова был спокоен. Относительно спокоен.

— После двух месяцев обучения меня и еще двоих перебросили в тыл наших войск. Я все время думал, как бы мне сбежать, и ждал только подходящего случая. И этот случай представился. По заданию, которое мы получили от немцев, мы должны были выйти к указанной на карте точке и взорвать стратегически важный мост через Днепр. Один из тех, кого отправили со мной, был бывший зэк. Он ненавидел советскую власть и вообще ненавидел всех людей. Злой и беспощадный тип. Мог избить любого, кто ему не нравился или не выполнял его команд. Именно его и поставили немцы руководить операцией. Я его ненавидел. Его все у нас в школе ненавидели. Даже немцы.

Порошин замолчал, задумавшись и глядя в окно.

— Говори дальше и короче, — резко произнес Шубин. — У нас нет времени на неторопливый рассказ.

— Скажи спасибо, что капитан вообще тебя захотел слушать, — ударил Порошина по плечу Энтин.

— Я подговорил второго диверсанта, который был с нами, и мы с ним убили зэка. После этого мы ушли в лес. Мы хотели найти партизан, чтобы сказать им, что мы сбежали из плена, и остаться с ними воевать. Мы долго шли и устали. Легли спать, и нас нашли разведчики. Потом был допрос, и я наврал на том допросе… Рассказал, что был в плену и бежал оттуда. Я даже назвал номер того лагеря, где я был. Зря я это сделал…

— Почему?

— Оказалось, что нескольким человекам, которые были в этом лагере вместе со мной, действительно удалось бежать. Майор Литовцев… Он тогда был капитаном, — пояснил Порошин. — Он меня допрашивал тогда. И проверял мои слова. Когда выяснилось, что я соврал и что я сотрудничал с немцами… Он… Он предложил мне выбор. Или он передает мое дело в трибунал, или я соглашаюсь быть его… В общем, выполнять все, что он мне прикажет. Я выбрал второе.

— А тот второй, который был с тобой? — спросил Глеб. — Что с ним?

— Его, как я слышал, расстреляли, — ответил сержант.

— Значит, твое дело вел Литовцев. Это он создал тебе новую легенду и переписал твое личное дело?

— Да, наверное, — неуверенно ответил Порошин. — Во всяком случае, когда я написал ему бумагу о согласии сотрудничать с ним, он заявил мне, что теперь я могу не беспокоиться о своей судьбе и о жизни. Но если я вдруг надумаю что-то учудить, то и мое старое дело будет передано куда следует. То есть в НКВД.

— Значит, он его сохранил, чтобы тебя шантажировать и держать на коротком поводке… — задумчиво кивнул Шубин. — Понятно. А что точно было написано тобой в той бумаге о сотрудничестве?

— Обычная бумага, где я обязуюсь докладывать такому-то и такому обо всех антисоветских разговорах и настроениях среди бойцов, а особенно офицеров той части, куда меня направят, — пожал плечами сержант.

— То есть тебе предложили быть осведомителем и сотрудничать с НКВД. Так?

— Да. Но только все, что я узнаю, я должен был докладывать лично Литовцеву.

— А как он аргументировал тот факт, что надо следить за мной? И как это связано с Крупой?

— Не знаю точно, могу только догадываться, — потупил глаза Порошин.

Глеб понял, что тот точно знал, но боялся в этом признаться.

— Хорошо. Говори, что ты думаешь, — решил он не давить на сержанта.

— Я думаю, что майор Литовцев может каким-то образом быть связанным с поляками. Я так думаю, потому что он сам предложил мою кандидатуру совету, когда решался вопрос, кто будет задействован в этой операции и пойдет во Львов.

— Он знал, что с Садовским отправят меня? Он тебе говорил что-то лично обо мне?

— Нет, — покачал головой Порошин. — О вас он ничего не говорил. То есть сначала ничего не говорил. Моей задачей было следить за тем человеком, который будет сопровождать поляка во Львов. Кто бы это ни был. Но потом… Когда мы прибыли в расположение бригады полковника Быкова, Литовцев отвел меня в сторону и наказал глаз с вас не спускать. Мол, он вас знает и не доверяет вам.

— Порошин, скажи честно, ты догадывался, что Литовцев как-то связан с поляками?

Сержант пару секунд молчал, потом выдавил из себя:

— Да.

— Потому что он общался с Крупой?

— Не только поэтому. Я знал, что майор был задействован в операции по переброске нашей группы до территории, контролируемой АК. Он сам мне об этом сказал. И его общение с поляком было нормальным в такой ситуации. Но когда я случайно подслушал их разговор…

— Кстати, откуда ты так хорошо знаешь польский язык? — прервал его Лагутенок.

Порошин тоскливым взглядом посмотрел на него и ответил:

— В военном лагере, где меня содержали, было много поляков. И потом, в школе диверсантов я тоже с поляками много общался. Немцы поощряли изучение другого языка. Ведь нас могли забросить и на территорию Польши.

— Понятно. Рассказывай дальше. Что именно ты подслушал? — поторопил парня Шубин.

Порошин нахмурился. Было видно, что ему не хочется об этом рассказывать, но выбора у него не было.

— Крупа спрашивал Литовцева о том, что