Синдром усталости - Владимир Николаевич Моргунов

Французы не любят иностранцев. Французский язык обладает той особенностью, что в нем, словно соль, растворенная в дистиллированной воде, сразу ощущается ино-язычный акцент, по которому очень легко распознается место на земном шаре, откуда прибыл чужеземец — из Польши или Греции, из Норвегии или Испании. Не язык, а лакмусовая бумажка. Его французский был безукоризненным, потому что он знал о нелюбви французов к иностранцам.

Когда он приехал в Париж, прошло всего несколько лет с тех пор, как Франция потеряла Алжир. Нелюбовь французов к иностранцам не была государственной политикой, приток иммигрантов в страну был значителен, несмотря на то, что ее экономика переживала не лучшие времена. Однако иностранцев не любили рядовые французы, которые к иммигрантам находились значительно ближе, чем правительство, президент и Национальное собрание.

И он отвечал французам той же нелюбовью. Правда, его антипатия носила очень скрытый характер. Начал он с того, что в совершенстве освоил язык. В нем уже почти невозможно стало заподозрить иностранца, тем более что внешностью он не очень походил на турка, араба и вообще на выходца с Востока. Многие итальянцы были более смуглыми, чем он. А уж если говорить о греках или португальцах, то он выглядел большим европейцем, чем они.

Словом, он мог быть принят за стопроцентного галла, если бы не одна деталь — обрезанная крайняя плоть. Женщины сразу задавали один и тот же вопрос: “Ах, так ты еврей?” В большинстве случаев он почему-то отвечал утвердительно и от этого еще больше ненавидел французов и евреев.

Потом он поехал в Соединенные Штаты, довольно сносно выучил тот английский язык, на котором говорят американцы. И американцем он тоже не стал. Может быть еще и потому, что встретил в Штатах одного араба, компьютерного взломщика, хаккера.

Почему-то Соединенные Штаты он не любил еще больше, чем Францию, хотя там расовая проблема, наверное, была менее острой — хотя бы на бытовом уровне.

Его обрезанность с годами становилась все меньшей экзотикой — становилось модным менять верования, делать самые диковинные операции, вплоть до операций по изменению пола.

Государство-архипелаг — вот что с некоторых пор стало его всепоглощающей идеей. Для создания этого государства ему приходилось большую часть времени проводить в Америке, точнее, в двух Америках — Северной и Южной. Однако при первой же предоставившейся возможности он возвращался сюда, на берег Лионского залива.

Его французское происхождение официально подтверждал паспорт на имя гражданина Французской республики Камила Лемье, отец которого был французом, а мать — креолкой из французской Гвианы. Папаша умер далеко, от родины, мамаша — так уж получилось — Францию в глаза не видела и никакого желания увидеть ее не испытывала. Легенда, выученная наизусть, охотно рассказывалась кому угодно: от случайных попутчиков до государственных чиновников, если те, случалось, интересовались. Он и сам поверил в легенду, сжился с ней, хотя она не была единственной, она была просто французской легендой. Возвращаясь во Францию, он влезал в эту легенду, как влезают в старый халат, который хранится в шкафу и ждет своего часа, чтобы в пять тысяч первый раз опуститься на те же самые плечи.

На этой вилле, очень уединенной, он никогда не оставался один, но всегда с двумя или тремя телохранителями. Конечно, он понимал, что если дом станут в течение получаса обстреливать из гранатометов, то его не спасет и целая рота телохранителей, но все же с телохранителями было как-то спокойнее. Наверное, он просто к ним привык.

Охрана его была вооружена автоматическими пистолетами МАС-50 — достаточно старая модель, хотя и находящаяся на вооружении по настоящее время, главное достоинство которой заключается в том, что она — французская. Не стоит возбуждать особых подозрений в случае возникновения критических ситуаций. Французские власти не переносят в своей стране присутствия вооруженных иностранцев, они очень эффективно отлавливают их. Поэтому преступные группировки, состоящие из иностранцев, оружие во Франции стараются пускать в ход как можно реже и вообще свои делишки предпочитают обделывать в соседних Швейцарии и Германии, а через Францию побыстрее проскакивают транзитом, если только, конечно, не находятся на заслуженном отдыхе на Лазурном берегу.

Телохранители Камила Лемье изображали один дворецкого (он же и садовник), другой секретаря. Телохранители всегда были либо палестинцами, либо ливийцами, либо происходили из другого подобного государства, где устои ислама не расшатались еще западной цивилизацией. Это вовсе не означало, что сам он питал какую-то особую симпатию к этим странам и режимам, установившимся в них. Просто телохранители, выросшие в таких странах при таких режимах, сначала позволяли убить себя и только потом того, кого они охраняют.

И находясь здесь, на расстоянии не более двух километров от зеленовато-голубого великолепия, заполнившего все пространство с юга до самого горизонта, созерцая с остальных трех сторон бесконечные виноградники и бесконечные ряды аккуратных домиков под красными черепичными крышами, он все же не чувствовал себя полностью освобожденным от забот мира. Да он, собственно говоря, никогда к этому и не стремился — к полному освобождению от забот. Телефон всегда напоминал ему о неотвратимости вечных проблем.

Вот и в этот вечер телефон остался верным себе.

— Хэлло, шеф. Здесь Дженкинс.

Говорили по-английски. Понятно. Связь автоматическая, звонок из Хьюстона. А Дженкинс такой же Дженкинс, как он сам — Лемье. Но разговор должен напоминать самый тривиальный обмен информацией между подчиненным, оставшимся приглядывать за делами фирмы, н начальником, на время отлучившимся в Европу. Естественно, разговор идет не только на английском, хотя в речи “Дженкинса” акцент очень чувствуется.

— Какие дела, Дженкинс?

— Плохие новости, босс. Мы пытались получить товар в округе Колумбия. И вообще-то мы получили его. Дубликат послали на адрес филиала Б. Там его получили, но у них вышла неувязка с карантинной службой.

— Что?! Какая неувязка?

— Филиал там пришлось прикрыть. Эдвардса задержали, а Паттерсон совсем слег от огорчения.

— Вот как… А можно ли чем-то помочь Эдвардсу?

— Боюсь, что нет, босс. К нему даже адвокатов не допускают.

— Ладно, будем думать. Конец связи.

7

24 марта 1994 года, четверг.

Нассау. Багамские острова.

— Мне кажется, что вчера я все-таки засек Черного, — сказал Фил Диланян.

Он сидел в углу не очень шикарного, а посему не очень посещаемого кафе за столиком с обшарпанной розовой крышкой и гонял по этой крышке высокий стакан с коктейлем “текила коллинз”.

— Значит мы недаром мотались по всему миру в последние дни. — Гарольд Кеосаян, рыжеволосый и поэтому не очень похожий на “стандартного”