Так завершается карьера сыщика в XIX веке - Михаил Леккор

class="p1">Вдова. Муж утонул в Мойке в прошлом году по пьяному делу. Хотя, семья у нее большая и Марфа и не нуждалась в нем более. Три дочери давно замужем, свои дети взрослые. Один сын забрит в рекруты, служит где-то в Польше. Сама живет с младшим сыном Степаном тридцати лет. Женат, естественно. Четверо детей — три сына и дочь.

Жандарм, собиравший материалы, приписал — каждодневно пьет горькую, то и дело приходится выводить из запоя, а то работать некому. Ха, я бы тоже запил. Дома две злющие собаки — мать и жена — не заметишь, как сожрут. И дети, наверняка, требуют своего.

А кто Степан у нас по должности, может ювелир? — князь поискал глазами нужную строчку, разочарованно хмыкнул. Захотел, понимаешь, легкого пути. А вот на тебе палкой по голове. Сопроводительная бумага говорила, что работает он обычным дворником. То есть Ломоносова из тебя, Степан, явно не выйдет.

С другой стороны, он и так предполагал, что это пустой номер. Не может эта баба, по жандармскому досье неграмотная, без особой квалификации, физически слабая воровать драгоценные камни. Не Мата Хари. Или, может, так проявляется эффект сороки? Увидела что-то блестящее, не выдержала, стащила, сама не зная что.

Посмотрел на ее пальцы, толстые, как сосиски, относительно сильные, но грубые. Как последний шанс, как бы нечаянно уронил карандаш. Марефа, простая душа, охотно за ним потянулась, торопясь услужить страшному господину. Но пальцы, привычные лишь для самой примитивной работы, беспомощно скребли по каменистому полу, не в силах схватить не такой уж и тоненький ствол карандаша. Моторика пальцев у нее совсем не та!

Не в силах больше смотреть на ее мучения, Константин Николаевич отобрал у женщины кое-как подобранный ею карандаш. «Пусть почивает в бозе», — решил он о ней, как о мертвой. Она и так сейчас умерла для следствия. Хотя стоит ли по этому поводу жалеть? Сейчас он ее напугает, чтобы не ломала голову по поводу вызова в жандармерию и пусть бежит, пугается от любого шороха. Болтать будет меньше.

— Марефа! — сказал внушительно, — до меня тут дошли сигналы, что ты небрежно протираешь государевы регалии. Как будто лавки у себя чистишь. Срамота! При этом нехорошо шутишь, сквернословишь, а один раз была даже под хмельком. Смотри баба, Господь обозлится. А если ему будет некогда надзирать над тобой, то и для такого случая есть земные господа. Отдерем, как сидорову козу за твои прегрешения, не пожалеем!

Горничная, слушая эти грозные слова, отдающие суровым наказанием, краснела, бледнела, смурнела. При этом она так быстро переходила от одного эмоционального состояния к другому, и так глубоко каждый раз погружалась в каждый из него, что диву можно отдаваться. Князь постоянно удивлялся этим переходам, готовясь к глубокому обмороку этой бабы. XIX век — это вам не XXI. Следователя, особенно такого высокого ранга, не притянут к официальной ответственности.

Однако он прилично ошибся. Марефа, как настоящая русская бой-баба, которая и коней замучает и горящую избу по бревнышку разнесет, решила ослабить напряжение ситуации по-другому.

— Сиятельнейший барин! — внезапно упала она на колени, — кормилец–поилец, клевещут эти гадостные гналы, не делала я ничего такого противу государя — амператора! Вот тебе настоящий крест!

Она поискала красный угол с иконами, не нашла. Тогда широко перекрестилась, глядя на него, как на православного попа.

Константину Николаевичу стало и смешно, и немного противно от этой нарочитой религиозности. Пожалуй, надо кончать с этим вариантом. Он сделал страшное лицо и угрожающе потянул:

— Что, меня прерывать, странь господня!

В оригинале ХХ века фраза звучала, как «меня будить», но великий князь, поменяв слова. сумел сохранить тон и акценты. С точки зрения самого Константина Николаевича получилось довольно убедительно. Во всяком случае, глупая баба, оглушенная барскими словами, так и осталась стоять на коленях, и смирено стала ждать решения господина следователя.

— Противогосударственную деятельность требую немедля и навсегда прекратить, — холодно сказал великий князь, — ежели о тебе еще сообщат, вызову снова, но перед этим тебя обдерут розгами в швейцарской. Понятно ли тебе?

Марефа все, конечно, поняла, о чем сообщила, как угодливыми поклонами всей верхней частью своего тела, так и словесными заверениями.

— Иди, баба, — подытожил он их «беседу». А когда та вздумала задерживаться, просто потребовал от Кормилицына очистить от нее помещение.

Вахмистр, в отличие от своего начальника, совсем не стал говорить. Такого рода посетителей он открыто презирал. Рывком за плечи поднял ее, повернул лицом к проему двери, и всадил коленом по очень большому мягкому месту.

От полученной инерции Марфу вынесло из помещения, как пробку из бутылки французского шампанского.

— Я, ваше императорское высочество, полагал, что вы ее арестуете, или хотя бы по делу допросите, — осторожно намекнул на возможные ошибки великого князя Игнат Кормилицын, глазами проводив траекторию полета, — подозреваемая все же по делу о скипетре государя.

— Глупа, бестолкова, просто обычная баба, — в ответ философски охарактеризовал Марефу великий князь, — к действиям с ценностями больше десяти копеек не способна. Монаршие регалии способна только поглаживать грязными тряпками.

Константин Николаевич помолчал, прикидывая доводы не сколько для разговора с Игнатом — вот еще! — сколько для выстраивание концепции следствии. И решительно указал:

— Если только ее не использовал в корыстных целях ее хахаль, — добавил про себя: «Но как раз это в XIX веке в относительном малолюдстве это будет проверить не трудно».

Скажи, Игнат, — повернулся он к жандарму, — помимо сомнительной близости к сокровищам, чем еще руководствовались сотрудники жандармерии, когда присматривались к горничной?

— Не могу знать, ваше императорское высочество! — привычно вытянулся в струнку вахмистр. Впрочем, здесь все было не в привычке. Жандарм просто не знал. Спрашивать Бенкендорфенно надо было у Бенкендорфа. А пока, по факту, он влез в пустышку.

Сказал напоследок:

— Вахмистр, по Грязновой ты должен только прошерстить все ее связи. Конкретно я ищу сравнительно молодого любовника. Впрочем, ищи всех мужеского пола или девок и молодых баб, хуже не будет. саму не трогай, бесполезно.

Жандарм послушно склонил голову. Дурит ведь барин, сам того не понимая. Арестовать ее и вся недолга! Таких баб превеликое множество, одну можно отправить на каторгу, никто и не заметит. Хотя все это господские капризы, он сюда влезать не будет, целей останется.

Константин Николаевич скупо улыбнулся. Игнат мог думать, что угодно, лишь бы его приказы послушно выполнял. А он пока эту карту закроет, как бесперспективную.

А