Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

Федор за эти дни так привык к Панкратову, что потерял обычную осторожность и нарушил данный себе запрет: не открывать душу перед посторонними. Однажды вечером он ушел от палаток и, выбрав поодаль тихое, укромное место, присел на торчащий из снега валун. Он уже жалел, что не предпринял восхождения в одиночку, на свой страх и риск, а присоединился к этой компании. Одержимые идеей коллективизма, эти шумные парни постоянно лезут к нему с предложением своей помощи, а потом в свою очередь требуют помощи от него. А на кой черт, спрашивается, они ему нужны?

Он услышал за спиной скрип снега под ногами и выругался: опять кого-то леший несет!

Это был Панкратов.

— Я вам не помешал? — присаживаясь рядом, сказал он.

Федор заставил себя ответить вежливо:

— Нет, что вы. Вдвоем веселей.

— Терпеть не могу одиночества.

— Значит, вы не любите свободы, — проговорил Федор. Ему вдруг захотелось поспорить с Панкратовым.

— Не люблю свободы? Откуда вы это взяла?

— Свобода возможна только при условии одиночества. Если вы не любите одиночества, значит, не любите и свободы.

— А разве в нашем перенаселенном мире одиночество возможно? — улыбнулся Панкратов. — Разве только здесь, в горах, или где-нибудь в пустыне…

— Чтобы быть одиноким, не надо забиваться в пустыню или лезть в гору, — ответил Федор.

— А что же надо?

— Что надо? Прежде всего — работать не на толпу, а на себя.

Панкратов возразил:

— Но разве не от этой самой толпы вы ждете оценки сделанного вами? Не ее признания жаждете?

— Плевать мне на ее признание. Мне не оценка нужна, не жалкие слова, мне нужны деньги, — грубо сказал Федор. — Это единственно стоящий эквивалент затраченных мною усилий. Наличие денег делает меня свободным и счастливым.

— А что в вашем понимании означает быть свободным и счастливым?

— Отвечу. Взять и слетать на недельку-другую с девочкой в Сочи. Или махнуть в Молдавию — попить молодого вина… Или выкинуть еще какую-нибудь штуку… У нас не принято говорить об этом вслух. А про себя каждый думает: вот бы мне деньжат побольше. Я бы кооперативную квартиру купил, да на пол медвежью шкурку бросил, да винный погребок сообразил с французским коньячком. Вам мои идеалы, конечно, кажутся мелкими и примитивными?

Панкратов ответил примирительно:

— Нет, почему же… Я не против устроенного быта. Но устройство быта не может стать целью жизни. Да вы так и не думаете, я в этом уверен. А то бы пошли не в физики, а, скажем, в скорняки…

«Я бы и пошел, — мысленно ответил ему Федор, — если бы имел способности и знал бы, как за это дело взяться».

Вслух произнес:

— Холод тут в горах собачий, вот и потянуло в Сочи под солнышком погреться. Пойдемте. Спать пора. Завтра рано вставать.

Он уже жалел, что разоткровенничался с этим типом. Баловень судьбы, разве он его поймет?

За восемь дней они поднялись на высоту семь тысяч метров. До вершины оставалось метров четыреста, но они были самыми трудными. На штурм отправились три связки, в одной из них Шакин с Панкратовым. Они опередили остальных и первыми оказались в районе, как говорят альпинисты, «официальной вершины». На отметке «7439,3». Погода стояла хорошая, ясная. Над ними без конца и края простиралось голубое небо. На одном уровне с ними лежали горные хребты и белые вершины. Внизу были видны сползающие по склонам ледники. Еще ниже — серебристые извивы горных рек и буйная зелень альпийских лугов.

— Ради таких моментов стоит жить! — прерывающимся от радости голосом воскликнул Панкратов. Он стоял на скалистом уступе, широко раскинув руки. На глазах его, Шакин мог поклясться, блестели слезы.

Он тоже испытывал удовлетворение. Приятно было еще раз убедиться: ты сделан из особо прочного человеческого материала. Единственное, что омрачало его настроение, это сознание, что подъем оказался под силу и этому пацану Панкратову. На вид худой, изнеженный, а поди ж ты… Выдержал там, где сдались и отстали более крепкие, более опытные альпинисты.

— Надо уходить, — сказал он Панкратову. — Видите — облачко? Погода портится.

— Может, подождем остальных? — неуверенно спросил Панкратов.

— Ждите, если хотите, — сказал Шакин. — А я пошел.

По скрипу шагов на снегу догадался: Панкратов идет за ним. Вскоре он обогнал Федора. Видно, это было в его характере — всюду быть первым.

Шакин оказался прав. Погода резко ухудшилась. Поднялась вьюга. Ветер бил в лицо, забивал очки снегом, никакой видимости. Следов, по которым они ориентировались, уже не видно, их замел снег. Шакин заметил, что его спутник уже совсем выбился из сил, но молчит, качаясь, словно пьяный, упрямо движется вперед, в снежную круговерть.

— Стойте! — кричит Шакин. Догоняет Панкратова. — Выход один: закопаться в снег и переждать до утра.

Они скребут снег руками, силы уходят, а дело не двигается.

Внезапно непогода стихает. Уходят вниз черные тучи, очищается небо. Но оно уже не ярко-голубое, как прежде, а фиолетовое: близятся сумерки. Уже в темноте они начинают спуск по острому снежно-ледяному гребешку. Панкратов впереди, Шакин сзади. Они в связке.

Впереди крик: «Держи!»

Шакин мгновенно вонзает в снег ледоруб, всей силой тела наваливается на него. Быстрая мысль обжигает: крутой склон, на котором он из последних сил пытается удержать сорвавшегося Панкратова, длится всего лишь метров шестьдесят. А дальше обрыв, отвесная скальная стена, под которой — ледник. Стоит Федору на мгновение потерять равновесие или Панкратову там, внизу, совершить резкое движение — и их обоих ждет верная гибель. Шакин соображает: может быть, ему удастся, одной рукой удерживая ледоруб, другой достать нож и перерезать веревку? Тогда он спасен. О судьбе Панкратова он сейчас не думает. Его беспокоит другое — веревка. Он лишится веревки, а без нее спуск — дело опасное. Почти безнадежное. Теперь мысль его обращается к Панкратову. Представляет себе, как он в одиночестве, без него, возвращается в Сибирск: слухи, сплетни, косые взгляды. Вряд ли в этих условиях он сделает себе карьеру. Придется опять срываться с места, метаться по белу свету в поисках нового шанса. А представится ли он еще раз?

— Сергей! Цел? — кричит он, приняв решение.

— Цел! — раздается снизу хриплый голос.

— Постарайтесь ногами выдолбить ступеньки в снегу! Только осторожно! А то оба сорвемся!

— Понял!

Внезапно натяжение веревки ослабевает. Значит, Панкратов стоит на ногах. Кажется — все, пронесло.

— Будем выбираться на гребень! — громко произносит Шакин, выдергивает из снега ледоруб, вгоняет его повыше… Шаг за шагом они медленно продвигаются вверх по склону. На гребне устраиваются на ночевку, чтобы утром при солнечном свете снова двинуться вниз.

…На бивуаке притихший было Панкратов, улучив момент, когда они остались одни, подошел к Шакину, крепко обнял: