Врата тайны - Ахмет Умит

И проснулась от собственного крика. Приподнялась на кровати и оглядела залитую наглым дневным светом комнату. Стараясь унять выпрыгивавшее из грудной клетки сердце, сказала сама себе: «Сон… Это всего лишь сон». Прислонилась к спинке кровати и еще раз пробормотала: «Да, только сон». И когда я вроде бы уже успокоилась, передо мной снова возник образ одетого в черное мужчины с налитыми гневом глазами, и тело мое покрылось мурашками.

8

Пути Господни неисповедимы

На стене кафе при отеле висела картинка, изображавшая дервиша, исполняющего обряд радения [8]. Его правая рука была поднята к небу, а левая опущена к земле. У этого движения был свой смысл, но я его не помнила – помнила только, что отец мне про это рассказывал. На рисунке не было видно ни неба, ни земли, скрыто было и лицо дервиша. Глаза цеплялись только за белый цвет его одежд. Будто все волшебство было заключено в белизне ткани, будто именно эта широкая и длинная, без рукавов и ворота мантия превращала радение в священный процесс, делала всю картинку живой.

– Красивый рисунок, как полагаете?

Ко мне подошел Меннан. В его обращении было что-то панибратское. Я замешкалась, пытаясь сообразить, как лучше ответить на его вопрос: стоит ли только улыбнуться или надо поздороваться. Меннан понял это по-своему и расстроился, что на его душевность не последовало никакой ответной реакции. Вежливо, но с нотками обиды пробурчал:

– Прошу прощения, совсем не хотел вам надоедать.

– Нет, нет, что вы…

Я уже раскаивалась в своей нерешительности.

– Доброе утро, Меннан-бей, присаживайтесь.

С несколько вымученной улыбкой показала ему на стул напротив. Напряжение из его глаз ушло.

– Доброе утро. Как прошла ночь? Хорошо спалось?

Я, конечно, не собиралась ему рассказывать ни о произошедшем ночью, ни о моем сне.

– Да, спасибо, замечательно выспалась.

– Тут хорошее место, – заметил он и показал на изображение дервиша: – Я гляжу, вас заинтересовала картинка.

– Да, мне бросился в глаза его костюм. Это будто не одежда, а часть тела самого танцора, добавляющая ощущение святости.

Его глаза потеплели.

– Теннуре [9].

Я не поняла:

– Что за теннуре?

В его голосе послышалась страсть:

– Теннуре. Так называется одежда.

Я перевела глаза на картину и снова спросила:

– А в этом есть какой-то скрытый смысл? Или это просто одежда для танца?

– Это не просто одежда для танца, – в первый раз с момента нашего знакомства в его словах прозвучало осуждение. – Теннуре – это символический саван…

Он замешкался, очевидно, подумал, что я не знаю слова «саван».

– Саван – это отрез белой материи, в который мы заворачиваем умерших, прежде чем их похоронить. Раб должен явиться к Богу только в таком виде – завернутый в белую ткань, чистый и опрятный.

Я показала на колпак на голове дервиша:

– А это что?

– Сикке… – пробормотал он, – символизирует надгробный камень.

– Надгробный камень? Странно-то как, – сказала я, – почему все связано со смертью? В конце концов, радение – это всего лишь танец, а дервиш – всего лишь танцор…

Меннан совершенно не знал, что мне ответить, и отвел глаза. Но его замешательство длилось недолго, и вскоре он снова заговорил:

– Нет-нет, что вы, разве это простой танец?

Немного замешкался, подбирая подходящие слова.

– Радение – это разновидность богослужения, как намаз…

Опять задумался.

– У вас же есть отпущение грехов… Ну, в церкви, для этого вроде бы нужен монах… Радение похоже на это.

Но его не устроило собственное объяснение, и он продолжил:

– Радение – совсем не про смерть, скорее, про жизнь. То есть про повторное рождение. Очищение от грехов, переход из кажущегося мира в мир истинный… Перед радением дервиши надевают поверх теннуре черную накидку – хырку. Она символизирует могилу.

Все это меня только запутало.

– Я вот чего не могу понять. Хорошо: могила, надгробный камень, саван. А как все это связано с танцем? С жизнью?

Он почесал свою широкую, чисто выбритую челюсть.

– Я не очень хорошо во всем этом разбираюсь, – признался он, – но, насколько мне известно, дервиш сначала сбрасывает черную хырку, то есть поднимается из могилы, а потом начинает радение.

– В смысле – начинает вращение?

Он вздохнул так, будто попал в чрезвычайно сложную ситуацию.

– Это не просто вращение, дервиши-мевлеви так его не называют, это радение… Так вот, сбросив хырку, дервиш как бы восстает из могилы, а начало радения символизирует его шаги на пути к становлению совершенным человеком.

– Кем-кем, простите?

– Человеком, который достиг понимания Господа. То есть слившимся с Ним воедино. Но дойти до конца на этом пути – самая тяжелая на свете задача. Для этого нужно преодолеть четыре ступени. И на протяжении радения дервиш изображает подъем по этим ступеням. Каждой ступени посвящен свой акт радения. Первый акт – акт шариата, в нем объясняется, как сложно преодолеть первую ступень. Второй акт – акт пути, в нем объясняется необходимость прохождения этой ступени. Третий акт – акт мастерства, это тот момент, когда мы понимаем истину божественного. Четвертый акт – акт истины, та ступень, на которой дервиш становится совершенным человеком и начинает передавать свои знания другим. Таким образом, радеющий дервиш правой своей, поднятой к небу рукой как бы берет знания от Всевышнего, а левой, направленной к земле, передает эти знания человечеству. Так происходит его перерождение. Духовное перерождение, конечно…

Меннан вытер ладонью проступившие на лбу капли пота.

– Я уже вам говорил, что не очень разбираюсь во всех этих вещах… Если хотите, могу отвести вас в дервишескую обитель, там об этом знают все.

На самом деле его импровизированная лекция была очень хороша, но я снова поняла не все. А поездка в обитель в мои планы не входила. Если уж отец за двенадцать лет моей сознательной жизни не смог ничего мне объяснить, то как мне это могли объяснить в обители? Да, мы точно обсуждали радения с отцом. Теннуре, сикке, хырка – я слышала уже эти слова раньше. Могила, надгробный камень, саван… Но почему вот этого я не помню? Должно быть, отец не хотел пугать меня маленькую. Наверное, ждал, пока я вырасту. Или просто стеснялся при маме.

Моя мама никогда не была религиозным человеком. О чем уж тут говорить, она себя даже к христианам никогда не причисляла. Она говорила в открытую: «Если бы существовал бог, то это не был бы только христианский