Врата тайны - Ахмет Умит

бог. Это был бы один бог для всех: христиан, мусульман, евреев, буддистов, зороастрийцев, шаманистов. Да даже для атеистов! Но я не понимаю одну вещь: почему всемогущий бог настолько глух к людским страданиям? Почему допускает существование голода, войн, болезней? Почему закрывает глаза на такое количество горя и ужаса?» Один раз она задала все эти вопросы католическому священнику, случайно встреченному на вечеринке. Она посмотрела прямо в его большие детские голубые глаза и спросила: «Почему бог позволяет существовать всему плохому?» Священник был хорошим человеком. Он спокойно выслушал маму и с легкой искренней улыбкой ответил ей: «Пути Господни неисповедимы». Мама сильно расстроилась: «Ну почему? Почему они не могут быть такими же ясными и прозрачными, как ваши голубые глаза?» Священник не знал, что на это ответить, и просто стоял напротив нее, опустив голову.

– Если хотите, можем этим вечером сходить, – вывел меня из задумчивости голос Меннана.

– Куда?

– В обитель. Не бойтесь, там очень хорошие люди. Они очень любят иностранцев, которые интересуются суфизмом. Расскажут все, что вам будет интересно.

Да, наверное, все так и было, вот только мне не хотелось совершенно ни с кем видеться. Я приготовилась сказать это Меннану в открытую, но меня сбил зазвонивший телефон.

– Прошу прощения!

Я взглянула на экран. Звонила мама. Значит, вспомнила о своей доченьке.

– Алло, мама! Ну наконец-то ты! Ты где сейчас?

Скорбным голосом мама коротко ответила:

– В больнице.

Это меня крайне напугало. Неужели что-то случилось с Найджелом?

– В больнице? Что случилось?

– Он умер!

– Кто?!

Ответа не последовало. Господи, она меня с ума решила свести! Пришлось повторить:

– Мама, кто умер?

– Мэтт. Вчера ближе к вечеру.

Фух… Я успокоилась. Дядя Мэтью болел раком последние три года. Два месяца назад его состояние сильно ухудшилось. Конечно, всем нам хотелось, чтобы ему стало лучше, но…

– Земля ему пухом, – пробормотала я, – отмучился, бедный.

Мама промолчала. Чтобы лучше понять, что с ней происходит, чтобы успокоить, да и просто разговорить ее, я спросила:

– Это тебе его жена сказала?

– Нет, мне позвонили из больницы.

Это было неожиданно.

– Тебе?

– Умирая, он произнес мое имя… – Голос ее задрожал. – Понимаешь, Карен, мое имя! Не жены, не дочери. Мое! Ровно перед смертью он произнес: «Сьюзан».

Она заплакала.

– Мама, ну перестань… Он отмучился же уже… Сколько месяцев он в больнице провел! Ты сама рассказывала, как ему было тяжело.

Телефон молчал, но чувствовалось, какие душевные муки одолевают мою маму. Наконец, похоже, она сумела собраться и продолжила разговор:

– Да, ты права. Главное, что ему теперь не больно, – она высморкалась. – Закончились его мучения. Да и не из-за смерти его я плачу уже, а из-за прошлого нашего. Нашего совместного прошлого, всех шансов, которые мы упустили.

Дядя Мэтью был маминой первой большой любовью – еще со времен старшей школы. Они приходились друг другу дальними родственниками. Я видела фотографию дяди Мэтью в молодости, на ней ему еще лет шестнадцать: копна рыжих волос падает на широкий лоб, на лице веснушки, глаза стеснительные, под тонкими губами длинный подбородок. Его семья была очень богата. Богата и одновременно консервативна, к тому же состояла в какой-то степени родства с английской королевой. Мамины родители тоже были весьма обеспечены, но это не шло ни в какое сравнение с капиталами семьи Мэтью. Но зачем что-то сравнивать, если страсть между мамой и Мэтью вспыхнула нешуточная. Когда мама впервые мне все это рассказывала, я представляла себе одновременно две сцены: как молодой Мэтью спокойно выходит из «роллс-ройса» своего отца и идет, исполненный достоинства, по гравийной дорожке к поместью Ричмонд, и как мама в своих хипповских шмотках носится среди демонстрантов за мир во всем мире по набережной Темзы. Тогда же мне стало ясно, что между ними ничего и никак сложиться не могло. Да я и не думаю, что мама сильно переживала в молодости, когда только рассталась с Мэтью. Но сейчас… Сейчас она потеряла одного из важнейших людей в своей жизни, и ожог от старой и невозможной любви заново засаднил в ее душе.

– А может быть, мне не надо было с ним расставаться тогда? – пробормотала она умирающим голосом. – Может быть, мне надо было прожить с ним всю жизнь?

Зная характер мамы, я очень хорошо понимала, насколько неосуществимым было это ее предположение. Одновременно я понимала, насколько ей нравятся такие жесты. Произошедшее, а именно – застывшее на устах умирающего Мэтью ее имя, теперь грозило стать одним из ярчайших воспоминаний моей мамы за последние календарные годы. Но сейчас у меня не было намерения раскрывать ей на это все глаза.

– Да, возможно, и не надо было, мамочка. Но случилось так, как случилось. У всего в этой жизни есть свой смысл. Не расстраивайся, пожалуйста. Когда будут похороны?

– Я не знаю, – сказала она усталым голосом. – Да и какая уже разница. Мэтта больше с нами нет. Наверное, я даже не пойду на похороны.

Ей не хотелось видеть на поминках слезы и боль жены и дочери Мэтью. Всю грусть, весь траур по нему ей хотелось нести самой, не хотелось ни с кем этим делиться. Но я была уверена, что если она не пойдет, то будет позже сильно жалеть.

– Ты не хочешь проводить в последний путь настолько важного для тебя человека?

– Я уже прощалась с ним ночью, – она была настроена решительно, – до тех пор, пока не пришли все остальные… Я разговаривала с ним, изливала ему свою душу. Рассказывала ему все-все-все, о чем никогда не говорила раньше…

Мама снова заплакала.

Я уже понимала, что не смогу ее утешить. Мне было нечего сказать, я просто висела на линии, пока снова не услышала в трубке мамин голос – голос человека, утратившего со смертью своей первой любви все воспоминания о молодости, человека, которому это очень сложно пережить.

– Нет, Карен, не пойду… Я не пойду на похороны.

Я бы, конечно, поддержала ее в этом решении, если бы не знала, что не пройдет и недели, как она начнет портить нервы себе и всем окружающим: «Ах, почему же меня не было рядом, когда Мэтта предавали земле!»

– Тебе лучше знать, но это будет очень стыдно, – стала настаивать я. – Да и что скажут люди?

– Да пусть к чертям собачьим идут эти люди! – заорала она. – Плевать мне на них! Я не должна ни с кем делить свой траур!

Дальше настаивать было бесполезно.

– Тебе лучше знать, мамочка… – постаралась я закрыть тему. – Я же только о тебе забочусь, не мучай себя так.

– Легко сказать,