Видеть — значит верить - Джон Диксон Карр

Пятью минутами позже входная дверь Фейнов захлопнулась за спиной у Кортни, а Г. М. опустил поля своей панамы. Его спутник решил было, что сэр Генри направится к воротам, но вместо этого услышал, как чиркают спичкой, и в ночи вспыхнул огонек.

Сэр Генри прогулялся вдоль стены, встал под балконом второго этажа, повыше поднял спичку и склонился над клумбой, где в свете пламени стал рассматривать довольно крупные отпечатки подошв.

Наконец он обернулся, и огонек спички зловеще замерцал в стеклах его очков.

– Ну-ну, – промолвил Г. М. – Так я и думал. Так и знал, что это вы спрыгнули с балкона. А теперь рассказывайте, что на самом деле произошло в спальне. Или во всем этом жульничестве замешан даже мой биограф?

Над головой у них в лунном свете шевельнулась тень.

Ее никто не заметил.

Глава девятая

Назавтра, в три часа пополудни, старший инспектор Хамфри Мастерс отодвинул щеколду на калитке дома, расположенного на Фицгерберт-авеню и принадлежащего майору Адамсу.

В тот вторник, двадцать четвертого августа, стояла адская жара, но Мастерс, вопреки погоде, застегнул синий саржевый китель на все пуговицы, а на голову, по обыкновению, водрузил шляпу-котелок. Войдя во двор, он тут же замер на месте.

На лужайке разворачивалась идиллическая сцена.

Сэр Генри Мерривейл, в белой рубашке с короткими рукавами и фланелевых брюках того же цвета, увлеченно играл в часовой гольф. Рядом в плетеном кресле устроился солидный молодой человек, лет тридцати с небольшим. Он курил трубку и делал пометки в блокноте. Соседнее кресло занимала светловолосая девушка в ситцевом платье; обеими руками она держалась за лицо, словно сдерживая приступ хохота.

Пасторальная безмятежность навевала дрему. Лужайку покрывала гладкая блестящая трава, которая переливалась в лучах солнца. На зеленом фоне отчетливо выделялись белые цифры позиций и красный металлический флажок, отмечавший местоположение лунки, в тени вязов стоял приземистый дом с остроконечной крышей, а за ним виднелось сине-зеленое марево Котсуолдса.

Короткая клюшка в руках Г. М. выглядела вполне уместно; в какой-то мере это же относилось к его рубашке и фланелевым брюкам, но головной убор не выдерживал никакой критики. То была широкополая соломенная шляпа небрежного плетения, коническая, с высокой тульей, из тех, что негры в южных штатах Америки традиционно надевают на своих лошадей.

– Теперь я расскажу, – донеслось до Мастерса, – о первом семестре школьной жизни, вдали от дома, и множестве приятных воспоминаний, навеянных этим временем. Для начала читатель узнает, как мы с Дигби Дьюксом подменили органные трубы в церкви Святого Юста. Дело было субботним вечером, осенью восемьдесят первого года.

Перестановку мы произвели умело и с должным тщанием. Местоположение труб мало отличалось от изначального, и заметить изменения можно было лишь при внимательном осмотре. Но когда воскресным утром органист начал играть вступление к первому гимну, эффект превзошел ожидания.

Даже после этого все могло бы закончиться куда лучше, если бы органист, старина Поп Гроссбауэр, не потерял голову и не пытался доиграть гимн до конца; звуки, что издавал орган, покуда от него не оттащили обезумевшего Гроссбауэра, перестанут вспоминать в церкви Святого Юста, лишь когда размякнет железо или рассыплется камень. Сравнить их можно разве что с перебранкой Адольфа Гитлера и Бенито Муссолини, возымевших подозрение, что один украл часы у другого.

Светловолосая девушка, крепче прежнего прижав ладони к лицу, закачалась в кресле, а молодой курильщик трубки, сохранявший невозмутимость испанского гранда, продолжил делать в блокноте какие-то пометки.

– «…Наручных часов», – подытожил он во время паузы. – Так-так…

Прежде чем продолжить, Г. М. глубоко задумался, а старший инспектор Мастерс приблизился к нему, на ходу сняв шляпу, и произнес:

– Вот вы где, сэр!

– А, это вы! – Г. М. вышел из ступора и бросил на новоприбывшего косой взгляд поверх клюшки для гольфа.

– Да, сэр, это я, – мрачно подтвердил Мастерс. – Можете ничего не рассказывать. Я и так все знаю. Старая песня: еще одно невероятное преступление и вы нарочно послали за мной.

– Сядьте и помалкивайте, – строго сказал Г. М. – Поговорим, когда я надиктую еще одну главу. Что там у нас? – вопросительно глянул он на человека с блокнотом.

– Если после завтрака, то примерно тридцать восемь тысяч слов, – ответил Кортни, вынув трубку изо рта. – Не считая тех десяти тысяч, что я записал вчера вечером.

– Слышали, Мастерс?

– Но если позволите спросить, сэр… Чем, во имя Небес, вы занимаетесь?

– Диктую воспоминания.

– Не понял?..

– Мои-муары, – объяснил Г. М., сделав ударение на собственной версии первого слога. – Автобиографию.

Мастерс замер. Бесстрастный, будто карточный шулер, с седеющими волосами, зачесанными так, чтобы скрыть лысину, он стоял на солнцепеке с видом человека, обуреваемого тяжелым предчувствием.

– А, ну да… То есть историю вашей жизни?

– Вот именно. Хвалю за смекалку.

– Понял. Но вы… мм… вы же не упоминали обо мне, верно?

– Пока нет, – с ухмылкой признал Г. М., – но когда придет ваша очередь, это будет самый смак, ох, глазоньки мои!

– Предупреждаю, сэр…

– На вашем месте, старший инспектор, – вежливо вмешался молодой человек, – я бы не беспокоился. У нас что-то около сорока восьми тысяч слов, и сэр Генри едва добрался до одиннадцатилетнего возраста. Если у него есть что сказать на ваш счет, я бы начал волноваться где-нибудь ближе к следующему Рождеству.

Г. М. указал на него клюшкой:

– У меня зародилось сильнейшее подозрение, что этот паршивец постоянно надо мной подшучивает. Но у него непробиваемая физиономия. К этой книге я отношусь самым серьезным образом. Она станет важным документом эпохи что в общественном, что в политическом смысле. А вы… – покосился он на Энн Браунинг, – вы что, смеетесь надо мной?!

Девушка убрала ладони от лица.

– Сами знаете, я не стала бы так рисковать, – заверила она сэра Генри с такой искренностью, что его подозрения моментально развеялись, – но у мистера Кортни, должно быть, уже онемели пальцы. Давайте сделаем передышку, а старший инспектор расскажет то, что хотел рассказать.

Мастерс оцепенел.

– Доброе утро, мисс, – уклончиво произнес он, со значением посмотрел на сэра Генри, а затем перевел взгляд на Кортни. – Доброе утро, сэр.

Г. М. представил всех друг другу.

– Эта девица – протеже Рейса, – добавил он. – Ей велено держаться рядом со мной, так что, сынок, избавиться от нее не надейтесь.

Мастерс с возросшим интересом взглянул на Энн.

– Вы та самая девушка, что присутствовала при вчерашнем происшествии! Рад знакомству, мисс! Вы единственная, с кем мне еще не довелось поговорить.

– Да ну? – оторопел Г. М. – Вы, Мастерс, времени даром не теряли!

– Сейчас далеко за полдень, сэр, если позволите заметить.

– Ладно, ладно. Давайте-ка полегче с полицейской строгостью, сынок. Что вы узнали?

Мастерс сделал могучий вдох:

– Я поговорил с инспектором Агню и прочел его записи. Также пообщался с миссис Фейн, капитаном Шарплессом, мистером Хьюбертом Фейном, доктором Ричем, служанкой и кухаркой. Внимательно осмотрел гостиную, где произошло убийство.

– И?..

– Это вы мне расскажите, – многозначительно предложил Мастерс.

Г. М. отложил клюшку, ушел на крыльцо и вернулся с двумя шезлонгами. После лаокооновой борьбы шезлонги, претерпев видоизменения еще более непостижимые, нежели те, что присущи подобного рода креслам, наконец-то заняли место на лужайке. В один из них Г. М. уселся сам, а на другой кивнул Мастерсу.

– Дело обстоит следующим образом, – продолжил инспектор, положив шляпу на траву. – Как ни прискорбно, эти люди твердят совершенно одно и то же. И вдобавок клянутся, что не выпускали друг друга из вида. Почему же… – Тут он умолк, вспомнив, что один из «этих людей» находится рядом.

– Но это истинная правда, – заверила его Энн.

– Да ладно вам, мисс! – Мастерс изогнул шею и спросил доверительным тоном: – Только между нами: почему вы так в этом уверены?

– Потому что мы вчетвером сидели совсем рядом – так же, как сидим сейчас, – а доктор Рич стоял посередине, вот так… – С этими словами Энн Браунинг взяла клюшку для гольфа и поставила ее вертикально, обозначив позицию Рича. – Торшер светил прямо на нас, а столик стоял по меньшей мере в двенадцати футах…

– Ровно в двенадцати футах, –