Кровь в наших жилах - Татьяна Лаас

тут же воспитанно исчезли. Она подошла к открытому окну, глядя в темноту: вечер вступил в свои права. Над Идольменем стояла кромешная тьма — умирающий серпик Луны был не в силах справиться с темнотой. Соколов словно в насмешку назначил принятие клятвы на новолуние — как напоминание, что они тьма и нечисть. Они люди, в отличие от Огня.

На плечи опустился теплый плед. Саша. Совсем как тогда, в участке Уземонки.

Он тихо сказал — его дыхание обдало теплом висок:

— Мне тоже пора — поздно, твоя репутация…

— …к черту её, Сашенька… Останься, прошу.

Ей все же было отчаянно страшно. Успеть бы. Хоть на миг почувствовать себя счастливой. Или не надо? Может, Саше будет проще забыть её, если счастье не случится?

— Хорошо, — легко согласился он. Она снова откинулась назад, ему на грудь. Саша обнял её, согревая.

— Тебе же не надо на службу?

— Вызовут по кристальнику, не волнуйся за меня. — Он помолчал, наверное, тоже любуясь Идольменем. Его выдавал в темноте белый лед. Только скоро он растает. — И почему у меня странное ощущение, что так уже было? Темнота. Открытое окно. Ты. И я.

Светлана тихонько рассмеялась:

— Потому что уже так было.

— Ай да я, такое забыл, — он сильнее прижал её к себе.

Сейчас думать о них с Сашей было больно, и Светлана специально поменяла тему:

— Саша, если это не тайна, то скажи, пожалуйста, что связывает Алексея и Наталью? Они дружили? Или что-то еще…

Он надолго замолчал. То ли не хотел отвечать, то ли задумался: секрет-то не его. Светлана не имела права лезть в чужие тайны — сама многое скрывала.

Саша все же тихо сказал, чуть сильнее прижимая к себе Светлану:

— Не знаю, Лиза. У нас не принято о таком спрашивать. Мы же люди, — он чуть запнулся на этих словах — привык называть себя нечистью. Гораздо увереннее он повторился: — Мы люди. У нас у каждого за плечами стоят потери и несбывшиеся мечты, разрушенные семьи и боль. Нам запрещено привязываться к кому-то. Нам запрещены любые прикосновения.

— Что? — Светлана снова почувствовала, как земля уходит из-под ног. — Ваши обеты чистоты…

— Они довольно болезненны, — признался Саша.

Светлана поморщилась, вспоминая, как целовала его. Она хуже Мишки! Тот хотя бы боль не причинял.

— Прости…

Он осторожно поцеловал её в висок, все понимая:

— Как же я умудрился забыть свой первый поцелуй? Это…

— Необычно? — подсказала Светлана.

— Скорее: холера! — Он подхватил её на руки и сел на широкий подоконник. Светлана прислонила голову к его груди, слушая, как размерено бьется его сердце. — Нас с Алексеем в двенадцатом году включили в свиту Натальи Павловны. Император тогда отказал кайзеру в помолвке Натальи с его сыном, кронпринцем. Разведка докладывала, что германцы планировали выкрасть Наталью Павловну — все шло к войне, вскрыть границы страны можно было только императорской кровью, как в войне двенадцатого года, когда Наполеон добрался до Москвы и сжег её. Я не продержался во дворце и полугода — привык сбегать к семье, а такое нарушение дисциплины не то, что прощается. Алешка остался. Сперва пажем, потом камер-пажем, потом его заменили кем-то. Я знаю одно — в «Катькину истерику» он пропал на несколько суток. Его даже сочли погибшим, но он вернулся. Мне кажется, он не смог спасти Наталью. Пытался, но не смог.

Кристальник в кармане Сашиного мундира противно затрезвонил.

— Прости…

— Ничего, — Светлана чуть подалась в сторону, чтобы не мешать, но Сашина рука продолжала её удерживать.

— Статский советник Громов, слушаю.

Он еще не привык называть свой новый чин. Или бумаги еще не были готовы?

В трубке артефакта тихо раздавался незнакомый голос, Светлана слышала только отдельные слова: «трупа, Перыница, змеиный хвост, Карл Модестович, магов нету»… Светлана подобралась — возможно, сейчас придется ехать на вызов. Холера, как же она соскучилась по службе! Простой, привычной службе мага, когда надо разбираться в магический потоках, а не в дворцовых переворотах и интригах.

Саша бросил взгляд на настенные часы — Светлана посмотрела тоже: время шло к восьми. Еще не поздно. Он прикрыл микрофон ладонью и спросил:

— Как ты? Поедешь на вызов? Михаила найти не могут. И Дальногорская еще не вышла на службу, хотя должна была.

Светлана расцвела в улыбке. Саша понятливо кивнул и, убрав ладонь, бросил в кристальник:

— Я сейчас за магом заеду. Присылайте служебный магомобиль на Береговую пятнадцать. Через четверть часа будем вас ждать.

Он отключил кристальник и пробормотал:

— Легенды сами решили напомнить о себе. Я думал, первой будет вода. Ан нет — говорят, в лесу у Сосенок полозову невесту нашли.

Глава шестая, в которой становится ясно, что у полоза наступил брачный период

Становой пристав Левушкин, спешно примчавшийся в Боровое из становой квартиры, был доволен: в кои-то веки Тихонов выделился. И как! В обед узнал об убийстве в лесу у Сосенок, тело еще даже не нашли, а дело уже было раскрыто. Это точно к премии, к хорошей такой, аккурат к Рождеству, а может, и еще чего предложат… Левушкин размечтался — он давно хотел выбраться из местного стана куда-нибудь поудачнее. В тот же Ольгинск. Там деревни и села богатые, не то, что тут, и пригляда княжеского в разы меньше. Надо будет и Тихонова наградить — расстарался, соколик. Только чертов десятский Погорелов из местных все испортил — зачем-то телефонировал губернским. Еще и про хвост у убитой наврал! Как бы губернские не увели заслуги по раскрытию дела себе.

Левушкин посмотрел в окно, за которым клубилась темень — поздно уже в Суходольск телефонировать, что дело раскрыто. Оставалось только надеяться на совесть губернских сыщиков. Иль жалобу Рогозину кинуть, что губернские хвост змеиный не заметили, сами полезли куда не просят? Хвост — это всяко жандармское дело. Хвост — это колдовство. Левушкин улыбнулся: найдется чем прижать губернских, если зарвутся.

Урядник Тихонов, глядя, как размазывая по лицу юшку вместе с соплями и слюнями, каялся Архипка Крынин, тоже был доволен — устал он от этой неразлучной троицы, вечно портившей жизнь на его участке: то рыбачат, где нельзя, то напьются, то за девками-дачницами в купальнях подглядывают. Ничего, теперь эти трое наконец-то угомонятся там, где и им написано судьбою. Хотя…

Архипка продолжал орать:

— Я сам-один! Один! Сам убив, сам снасильничал, сам! Токмо хвастнуть решил ре́бям…

Семка и Степка угрюмо молчали. Семка хоть и сдал всех по пьяни проболтавшись в кабаке, но продолжал упираться, что «токмо глядел». Степка оказался кремень — даже