После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

— Нет, Мовсар, ты не прав. Он мне говорил, что очень хорошо к тебе относится, но когда речь идет о работе, тут уж он должен все сказать. Он просто принципиальный человек.

Элиса как-то нерешительно произнесла эти слова. Ей не хотелось обижать Мовсара. Но, с другой стороны, ей еще больше хотелось защитить Изновра, тем более что, по ее твердому убеждению, он был прав.

Глаза Мовсара зажглись гневом и злобой.

— Знаешь что, — сказал он в сердцах. — Брось ты мне рассказывать сказки о его принципиальности. Человек, который придирается к пустякам, это не принципиальный человек, а просто мелкий. В самом деле, чего он прицепился к одной запоротой детали? Но тебя, тебя я понимаю, ты за него, конечно! Когда любишь, многое прощаешь… Да и сама ты рада меня унизить, если правду сказать. Думаешь, твою карикатуру я забыл? На карикатуру мне плевать. Но то, что ты ее намалевала, — вот что обидно! И я тебе этого не прощу, не думай! Ни тебе, ни Изновру дела нет до того, что с человеком происходит, как ему плохо. Вы только друг друга видите, а остальные пусть сдохнут, да?

— Мовсар!.. — она с укором глянула на него своими большими выразительными глазами. — Я ведь тебя считаю вторым своим братом. Зачем же ты говоришь такие вещи? Друг брата не должен так говорить! Кто виноват, что у тебя какие-то неполадки в работе? И вообще, стоит ли так уж все это переживать? Вот увидишь, пройдет несколько дней, и ты будешь думать по-другому. Время лечит все болезни…

— Привет лучшим людям!

Это подошел к Мовсару и Элисе Ильяс.

— Как дела, Мовсар? Что-нибудь новое есть? А ты, художница, как живешь? Завершила своих знаменитых мушкетеров?

— Нет, пока работа стоит на том же месте. Если не кончится берлинская лазурь, дня через два или три будет готово. Полюбуешься тогда на вашу тройку.

Ей хотелось произнести эти слова весело, а получилось холодновато, сухо.

Ильяс сразу почувствовал это.

— Третий лишний… — вздохнул он. — Всегда я третий лишний. Даже когда прихожу страховать, не бывает мне так грустно и тяжело, как сейчас с вами. Там ведь чужие люди, а вы вроде бы свои… — Ильяс, как школьник, взмахнул портфелем и хлопнул им себя по колену. — Ладно, оставайтесь, а я пошел. Мовсар, зайди потом к нам. Отец тебя спрашивал…

— Зачем? Ты ему, наверно, наболтал что-нибудь о том, что со мной случилось?

— Нет, нет, не бойся, просто старик хочет с тобой потрепаться. Элиса, Нухе я письмо написал, — добавил он, уже отойдя на несколько шагов.

Элиса помахала ему рукой.

— Хороший парень, — сказал Мовсар. — Душа-человек. За меня переживает, как за себя.

Элиса заглянула Мовсару в глаза:

— Стоит ли убиваться из-за такой ерунды! То ли еще бывает в жизни… Может быть, даже хорошо, что брак заметили сразу. Если бы валы, сделанные тобой, поставили на комбайн, была бы авария. Не горячись, не переживай, Мовсар! — Элиса говорила ласково, мягко, как с ребенком. — Женщина должна утешать мужчину, вот я и стараюсь. Пожалуйста, держи себя в руках, будь поспокойнее. Хорошо?

И она улыбнулась ему так, как улыбаются только другу.

Но Мовсар забрал у нее свою кепку, которую она все время вертела в руках, и сказал:

— Вы с ним оба говорите красиво. Я так не умею. Я просто скажу: знай, Элиса, Изновр теперь мой враг. Навсегда.

Он решительно напялил кепку на голову. Движения его стали быстрыми и уверенными. Элиса поняла: ничего ей не удалось добиться.

Она растерялась, повернулась и ушла.

Растерялся и Мовсар, оставшись среди улицы один.

«Ушла… — думал он. — А что, если она у меня дома расскажет обо всем? Дада рассердится».

Он медленно побрел, сам не зная куда, зашел в пивную, выпил две кружки пива, купил пачку сигарет и направился к Ильясу.

Пока дошел, пиво разморило его.

— Эй, Ильяс, — сказал он входя. — Принимай гостя! Теперь от него не пахнет больше кислым молоком!

— Вот и хорошо, — улыбнулся Ильяс. — Одних градусы делают злыми, а других веселыми. Я веселых люблю.

Мовсар снял кепку и пиджак, достал носовой платок, вытер им пот с лица, сел за стол и принялся перебирать газеты, лежавшие на столе.

— Мать, принеси нам поужинать! — закричал Ильяс в окно, перегнувшись через подоконник.

Мовсар только тут заметил, что на нем новенький, сшитый по моде костюм.

«Наверно, он пошутил насчет отца. Просто так в гости зазвал», — подумал Мовсар.

И все-таки именно Сардал просил сына пригласить Мовсара.

Сардал не знал, что Мовсар ходит теперь другой дорогой, и не видел его несколько дней. Это его беспокоило. Ведь не встречаясь и не разговаривая, влиять невозможно.

Он не сразу вышел к Мовсару, чтобы не показать, как сильно в нем заинтересован. Сперва сидел за стеной и, вытянув шею, как гусь, прислушивался к разговору Мовсара с Ильясом. Но то ли стар стал, то ли говорили тихо парни, разобрать ничего не мог.

«Мурдал сегодня уже сказал: «Кто сироту приютил, тот кровью умоется», — думал Сардал. — Ну, раз можно воздействовать на Мурдала, то на Мовсара и подавно. Пора атаковать…»

Сардал улыбнулся самому себе, приосанился. Снова прислушался к происходящему за стеной. А там Ильяс коньяк выставил! Тем лучше! Пусть выпьет сирота!..

— Я маме сказал, что это лимонад, — говорил Ильяс, указывая на бутылку, с которой заранее сорвал этикетку и бумажную подковку со звездочками. — Сегодня в сельпо был. Страхование провел и дельце одно провернул. Но об этом я тебе потом расскажу. А сейчас первая выгода — перед тобой, на столе. Аванс выдали. Ха-ха.

У Мовсара и без того голова кружилась от пива. Мысли наползали друг на друга. Почему-то неожиданно стало жалко стариков — Мурдала и Зелиху, которым он так и не рассказал об Изновре. И зря, пожалуй. Наверно, утешили бы. Но сами бы, конечно, расстроились. А стоит ли их расстраивать ради того, чтобы успокоиться самому? Нет, мужчине это не к лицу.

На столе появилась яичница, зеленый лук, чай, ноздреватый домашний хлеб свежей выпечки.

Ильяс налил себе коньяку и поднес бутылку к стакану Мовсара.

— Нет, — сказал Мовсар, — не надо.

— Немного!

— Нет, ты же знаешь, что я даже пиво редко пью. Дада и мать умрут, если узнают.

— Вот чудак! Так кто же о таких вещах родителям рассказывает! Ты что, маленький, что ли?

Отодвинув бутылкой руку Мовсара, Ильяс налил коньяку и ему и с какой-то торжественной иронией произнес:

— Пусть долго живут те, которые не