После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

Чокнулись. Выпили. С аппетитом принялись за еду.

— Ты мне скажи, Мовсар, — начал разговор Ильяс, — что это у вас за тайна с Элисой? Смутились, когда я подошел, а?

— Чепуха! — сказал Мовсар, похрустывая упругими перышками молодого лука. — Это тебе показалось. Какие у меня с ней могут быть тайны!

— А какие тайны могут быть у тебя от меня? Мы с тобой родственники или нет? А она кто нам? Никто. Ладно, не хочешь, не говори. Дам тебе только совет. Отец рассказывал как-то: в старину, если родители не хотели выдать девушку за какого-нибудь парня, она договаривалась со своим любимым, и он похищал ее с ее же согласия. Или, сделав подкоп под стену, ночью уносил ее из дома, бросив в ее комнате свой кинжал. Это, по обычаю, означало, что виновата не девушка, а он, и что он просит ее родителей не сердиться на него и не мстить, а примириться с тем, что их дочь станет его женой. И мирились. А что еще оставалось делать?

— Так ты что хочешь сказать? Что я должен похитить Элису? Ошибаешься. У нас с ней разговор был совсем о другом. Пока ты в Гойтах страхованием занимался, тут такое произошло!

— Эй, племянник! — перебил Мовсара голос Сардала из-за стены. — Зайди ко мне!

Мовсар вопросительно посмотрел на Ильяса.

— Иди, иди, — сказал тот, — потом расскажешь.

Мовсар встал и пошел к Сардалу.

— Здравствуй, Мовсар! — приветливо улыбнулся ему Сардал, когда он вошел в его комнату. — Да будет широким твой путь по этой жизни! Куда это ты пропал? Тебе и невдомек, что соскучился без тебя старый дядя! Ай-вай, молодым не до старых, у них свои дела, свои заботы, сладкие заботы, ай-вай!

— Здравствуйте, дядя. Как здоровье?

— Здоровье такое, какое аллах посылает людям моего возраста. Но когда я рядом с молодыми, молодею и сам. Так что почаще заходил бы, а то совсем дорогу к моему дому позабыл.

— Так ведь Ильяса не было, вот я и не приходил.

— Ну-ну. Неправду говоришь, по глазам вижу. И еще вижу: что-то ты нос повесил. Ну, рассказывай, что случилось? Дядя вреда тебе никогда не сделает, а помочь поможет. Садись.

И Сардал указал ему на место рядом с собой.

Растроганный речью старика, Мовсар сел на тахту и, закрыв лицо руками, зарыдал.

Плечи его вздрагивали, а голова опускалась все ниже.

Сардал дал ему выплакаться. Затем, погладив его по плечу, произнес вкрадчиво:

— Расскажи, сынок, расскажи. Нет такой беды, которую рассеять нельзя.

Ильяс заглянул в комнату отца, но, увидев, в каком состоянии Мовсар, не решился войти.

— Мы с вами недавно говорили… — начал Мовсар. — Я…

— Ну, ну, напомни, о чем…

— Да все о дада… Эти разговоры так меня расстроили, что я на работе брака наделал…

— Неужели правда? — Сардал так искусно притворялся, что казалось: он не просто сочувствует Мовсару, но даже переживает вместе с ним.

— Проверили мою работу в ОТК, и оказалось, что она даже приближенно не соответствует стандартам.

— А кто там у вас в ОТК?

— Изновр.

— Изновр? Это что за Изновр? Не старого ли Меджида сын?

— Да, он.

— Так он же на Элисе собирается жениться. Что ж ты ей не сказал?

— Говорил. И ей и ему.

— И что же?

— На собрании, при всех грязью меня облил, опозорил. А она карикатуру на меня нарисовала.

— Вот те на! Кораном клянусь, Элиса виновата. Сказала бы ему, не посмел бы так себя вести. Она виновата, она… сука… Все готова сделать, чтобы только он ее замуж взял. Слово ему боится сказать. У-у…

Помолчав немного, Сардал посмотрел на Мовсара и, видя, что речь его попала в самую точку, продолжал:

— А брат мой Мурдал тоже хорош… Скупердяй… Неужели не мог тебя совсем от работы освободить? И не было бы всех этих неурядиц. Нет, все мало ему. Никак не насытится. Единственного сына готов запродать, лишь бы только кошелек не похудел.

Мовсар вздрогнул, услышав эти ядовитые слова, и принял их за чистую монету. «Прав старик, прав, прав!» — пронеслось в голове. В эту минуту он готов был совершить непоправимое, безумное, страшное, чтобы отомстить своим обидчикам. Но что именно делать, не знал.

— Сколько раз я говорил брату: не обижай Мовсара. Где там! Своих детей нет у него, он и не понимает, чем дышат молодые, что им надо, как их от несчастья спасти.

Никогда еще Мовсар так не верил Сардалу.

Но его любовь к Мурдалу не так-то просто было развеять. Уж слишком сильна была она!

И неожиданно для Сардала он сказал:

— Я отцу ничего не говорил об этой истории. Ведь страшно не то, что он будет меня укорять, а то, что огорчится из-за меня, даже заболеет, может быть. И мама тоже будет переживать.

— Ух ты! Как ты о нем говоришь! Будто бы он не скряга, а святой. Он, наверно, уже все знает. Но делает вид, что и не слышал ничего. Еще бы! Ему ведь деньги за тебя вносить не хочется. И не нам ему об этом говорить. Только рассердится, и все. Разве он человек? Только и знает: «Пусть трудится, пока шею не натрет». Как говорят русские, «собака на сене», вот кто он, мой брат.

Сардал отдышался, выпил воды.

— Нехорошо о брате так говорить. Я чужим людям и не говорю. А ты — человек свой, тебе скажу. Ему слуги нужны бесплатные. Чтобы ночью не в доме его спали, и не в сарае даже, а на ветках, как птицы. Но, как он ни старается, а так не выходит. Человека птицей не сделаешь. Человек — это человек. Ему и есть и одеваться надо. Ты подумай только: кто в доме у вас кормилец? Да ты, ты один! Зелиха и он — давно уж не добытчики. А спасибо он тебе говорит?

Сардал остановился. Ему самому стало страшновато от собственной лжи. Он знал хорошо, что не было в ауле человека, который усомнился бы в честности Мурдала, в его бескорыстии и добрых делах. Правда, наговаривая на брата, Сардал был осторожен, строил свои обвинения не на фактах, а, так сказать, на братской заботе и требовательности, но которые были вроде бы непонятны постороннему человеку. Но все же он приостановил поток своего красноречия, чтобы не зарваться, не наговорить лишнего. Понимал, что если Мовсар хоть раз не поверит ему, то пропадут напрасно все его старания.

И все же не удержался Сардал и добавил:

— Ты вон какой, как чинара, свой хлеб всегда заработаешь… — И, прервав себя, он