Искатель, 2004 №6 - Андрей Левицкий

молодости; улицы, по которым он тысячи раз ходил, выглядели чужими, он замечал то, что раньше не бросалось в глаза, и удивлялся этим открытиям — на Вавилова, где, по идее, ему был известен каждый камень и каждая выбоина в асфальте, Мерсов обнаружил вдруг небольшой садик во дворе за мрачно-зелеными металлическими воротами. Садик был чахлым, состоял из трех поникших лип и пыльного куста, но между деревьями стояла скамья с наполовину выломанным сиденьем, и здесь можно было приземлиться, смотреть на слепые стены окружавших двор домов и думать о чем-нибудь, может, даже о том, что раньше здесь была настоящая волшебная страна, описанная Уэллсом в рассказе «Дверь в стене», а потом мир изменился, изменились все его волшебные отражения, и маленькая зеленая дверь стала огромными темно-зелеными воротами, прекрасный сад обратился в куцую липовую аллею из трех деревьев, а запах волшебства выветрился вовсе, перебитый запахом гари, уличного смрада и обычного человеческого неверия.

Мерсов сидел на раскачивавшейся от малейшего движения скамье и размышлял о том, что станет делать, когда «Вторжение в Элинор» выйдет из печати и придется не только отвечать на недоуменные вопросы знакомых, коллег и поклонников, но еще и писать нечто новое, соответствующее, потому что другими станут не только чужие ожидания, но и его собственные.

Разве он сможет? Нет. Исключено. И не станет ли публикация «Элинора» концом его литературной карьеры?

По вечерам Мерсов приезжал к Маргарите, проводил с ней час-другой будто по обязанности, оба тяготились происходившим, понимали, что не осталось между ними ничего, кроме физического желания, простой природной потребности, да и это желание угасало стремительно, сменялось усталостью, и однажды Маргарита заявила, провожая Мер-сова до двери:

— Володя, может, ты не будешь больше приходить?

Он остановился на пороге, удивленно поднял брови, в груди заныло от ощущения новых перемен. Да, ему постыла Маргарита, себе он в этом признавался охотно и даже представлял, как скажет последнее «прости», но почему-то не мог признать за ней права сказать «прости» первой.

— Я… — Мерсов не нашелся что сказать. «Хорошо»? Обидится, это ясно. А возражать не хотелось.

— Не надо, — Маргарита закрыла ему губы ладонью, развернула вокруг оси и вытолкнула на лестничную площадку…

Три недели Мерсов, садясь за компьютер, не открывал директорию «Романы» — отдых его затянулся, и впервые он не ощущал по этому поводу никаких неудобств.

Варвара не звонила, и он не звонил в издательство, будто производственный процесс его не интересовал совершенно — да так оно и было на самом деле, в отличие от прежних лет, когда он старался «держать руку на пульсе» и о выходе сигнального экземпляра узнавал за сутки до того, как книга попадала на стол редактора.

Сухая пора бабьего лета закончилась в тот день, когда «Вторжение в Элинор» появилось на прилавках книжных магазинов и на лотках у станций метро. С раннего утра зарядил нудный осенний дождь, тучи висели над крышами, будто придавленные собственной тяжестью, выходить из дома в такую погоду Мерсов не собирался, лежал на диване и читал Акунина. Он дошел до момента, когда на преступницу в романе «Левиафан» свалился тяжелый корабельный буфет (Господи, разве может происходить такое в классическом детективе?), и тут звонок телефона оторвал его от размышлений о недопустимости слепой игры случая в раскрытии преступления.

— Послушай, Володька, ты гений, понимаешь, это совсем новое у тебя, ну просто класс, — забубнил в трубку голос Алексея Гнедина, бывшего коллеги по институту, где Мерсов работал до ухода на вольные писательские хлеба. — Я на одном дыхании прочитал. Ты слышишь, до сих пор вздохнуть не могу?

— А что, — спросил Мерсов, — книга уже в продаже?

— В продаже, — сообщил Гнедин. — Но наверняка скоро исчезнет. Раскупят. Послушай, эта Левия… у нее есть какой-то реальный прототип? Очень она похожа на Таньку… ну, ты ее должен помнить… Случайно не с нее списывал?

Мерсов не помнил никакой Таньки и продолжать разговор не хотел. Книга вышла.

И что теперь?

* * *

В магазине «Книжный червь» Мерсов подошел к полкам с детективами и триллерами, «Вторжение в Элинор» он узнал издалека — книга выделялась среди других, вместо грудастых баб с пистолетами или воинственных мужиков с огромными кулаками изображено было на обложке странное лицо, вроде бы даже не человеческое, но точно женское: узкие глаза, пухлые губы, неземной взгляд. Книгу брали — на полке стояло всего два экземпляра, хотя обычно выставляли по десять.

Мерсов подержал книгу в руках, перелистал, женщина с обложки улыбнулась ему с наигранной печалью, губы ее чуть раздвинулись, будто она хотела сказать автору что-то одной ей известное, но стеснялась сделать это при всех; кто-то толкнул Мерсова в плечо, забрал с полки последний экземпляр книги, и тогда Мерсов очнулся, пошел к кассе, кассирша сегодня была новой, молоденькая девушка, чем-то (челкой, наверное) похожая на Варвару, она отбила Мерсову чек, даже не подняв на него взгляда, а ведь обычно кассирши в «Черве» его узнавали, приветливо улыбались, поздравляли с новой книгой, а Нина Анатольевна, работавшая в книготорговле лет уже тридцать с хвостиком, непременно сообщала, сколько экземпляров было привезено со склада, сколько выставлено на продажу и сколько осталось — оставалось обычно не много, книги Мерсова шли хорошо.

Он вышел на улицу и остановился в задумчивости. Все еще хотелось к Маргарите — вот уже и книга в дипломате, остается только написать что-нибудь на память, и отношения вернутся на круги своя, она ведь наверняка сейчас дома, мается от одиночества и ждет, когда Мерсов поймет, что прогнала она его, поддавшись минутной хандре, а на самом деле эти дни и для нее растянулись на год жизни, который она сама у себя отняла.

Думая о Маргарите, Мерсов шел домой, аккуратно обходя лужицы, которых не было полчаса назад; неужели, пока он был в магазине, успел пройти еще один короткий осенний ливень?

Телефонный звонок он услышал еще на лестничной площадке. Пока он отпирал дверь, звонок прекратился, но секунд через десять аппарат опять подал голос, и Мерсов, не представляя, что будет проклинать эту минуту, поднял трубку.

— Слушаю, — сказал он.

В трубке дышали громко, напряженно и — почему-то Мерсов сразу ощутил это — враждебно.

— Я слушаю, — повторил он. — Говорите.

— Ты… — выдохнул тяжелый голос, лишенный всех интонаций, кроме единственной, которую Мерсов не сразу даже и определил, потому что не ожидал, не думал, не хотел. — Ты! Ты взял у меня жизнь!

— Что? Не понимаю… — пролепетал Мерсов. Сердце бешено заколотилось между ребрами.

— Не понимаешь? — Голос в трубке не имел материальной составляющей,