Искатель, 2004 №6 - Андрей Левицкий

— Самые лучшие матрешки в Москве — Борис Николаевич, между прочим, совсем как живой, вот даже царапина на носу, это не заводской брак, он действительно поцарапался, когда в девяносто первом на танк влезал…

— Здесь женщина проходила, — выдавил из себя Мерсов. — В коричневой куртке до колен…

Он не надеялся на ответ, но получил его сразу, парень даже на секунду не задумался:

— Женщина в коричневой куртке, чтоб вы знали, это Жанна Романовна Медовая, менеджер в фирме, занимающейся распространением представленной на прилавке продукции.

— Ага, — сказал Мерсов, не очень понимая, какое отношение может иметь стильная и удивительная женщина к этой разноцветной нелепой вампуке. — И она…

Теперь он уже точно ждал продолжения, но именно на этот раз его не последовало, продавец переставлял с места на место матрешки — Ельцина в затылок Ленину, а Путина — лицом к лицу с Чайковским, на Мерсова не обращал ни малейшего внимания, будто потерял к нему всякий интерес, поняв, что покупать тот ничего не будет, а за информацией ему следовало бы обратиться в другое место.

Удивленный внезапной немотой продавца, Мерсов собрался было задать еще один наводящий вопрос, но слова не пожелали говориться, потому что затылок неожиданно занемел, как немеет нога от долгой и неудобной неподвижности. Кто-то смотрел, и это ощущение оказалось настолько явственным, что Мерсов обернулся не сразу — поднес ладонь к макушке, пощупал, будто место, куда упирался взгляд, могло нагреться от переданной психической энергии.

Женщина в коричневой куртке, Жанна Романовна Медовая, стояла в шаге от него, засунув руки в глубокие карманы куртки, и изучала Мерсова, как энтомологи изучают насаженную на иглу и уже усыпленную эфиром бабочку, — внимательно, с любопытством, но и достаточно равнодушно, будто не ожидая ни увидеть, ни узнать, ни понять ничего нового, что не было бы этой женщине известно прежде.

— Здравствуйте, — сказал Мерсов, — я ищу одного человека, он покончил с собой пару дней назад…

Почему он это сказал? Мерсов не знал. Произнеслось то, что произнеслось, вне его осознанного желания, будто не он участвовал в начавшемся разговоре, а Жанна Романовна Медовая взглядом вытаскивала из него фразы, которые он не собирался произносить, а она хотела услышать.

— Идемте, — сказала женщина и медленно пошла в сторону пешеходного перехода, а Мерсов поплелся следом, ничего не понимая, подобно роботу, повинующемуся вербальным командам.

На другую сторону — в сквер, к пенсионерам — Жанна Романовна переходить не стала, метрах в десяти от угла в двухэтажном доме, в створе между двумя магазинами одежды, оказалась дубовая парадная дверь со звонком и табличкой с фамилиями жильцов, которую Мерсов не успел прочитать, потому что женщина открыла дверь своим ключом и кивком пригласила войти. Сделав шаг, Мерсов оказался в полной темноте, дверь на улицу захлопнулась позади него с громким щелчком, и он почему-то подумал, что попал в ловушку: Жанна Романовна впустила его, а сама осталась снаружи, и теперь он будет тут тихо умирать и даже кричать не сможет, потому что здесь нет воздуха — космическая пустота, в которой не распространяются звуки, и где, конечно, невозможно дышать.

Мерсов судорожно вздохнул, к ужасу своему действительно убедившись, что дышать нечем, он закашлялся, но в это мгновение под потолком вспыхнула тусклая лампочка, и все изменилось — и воздух появился, правда, довольно влажный и затхлый, как в погребе, и лестница, ведущая на второй этаж, и беленые стены, где на высоте чуть выше человеческого роста кто-то нацарапал гвоздем: «Маша иди ты в». Слово, указывающее направление, куда должна была идти неизвестная Маша, было старательно замазано белой масляной краской.

Медовая не осталась на улице, она возилась с замком, пока Мерсов рассматривал стены, а потом направилась к лестнице, еще одним кивком пригласив Мерсова следовать за ней.

И он пошел, хотя больше всего ему сейчас хотелось оказаться в своей квартире, перед компьютером, и не думать не только о предстоявшем разговоре, но и о том, что привело его на Шаболовку.

На втором этаже был короткий коридорчик с тремя в ряд дверями. Медовая открыла среднюю, Мерсов вошел следом за ней в комнату с двумя окнами на улицу и увидел сквер и аллею, по которой шел минуту назад, и старичков, толпившихся у газетного киоска.

Жанна Романовна задернула длинные темные занавески сначала на одном окне, потом на другом, включила пятирожковую люстру, внешний мир отрезало, они остались вдвоем, и Мерсов был почему-то совершенно уверен, что женщина эта живет вовсе не здесь, не могла она здесь жить, не женское это было жилье и даже, возможно, не мужское, а место какое-то присутственное, канцелярское, Мерсов не сразу понял, почему такая странная мысль пришла ему в голову. Усевшись — Жанна Романовна кивком показала ему на стул, — Мерсов огляделся и увидел большой, черного дерева, старый письменный стол с двумя огромными тумбами и ящиками, наверняка заполненными никому не нужными бумагами, перед столом стояло кожаное кресло точно такого же цвета, что и куртка на Жанне Романовне — неизвестно, как подбирали цвета, если вообще это не было делом случая: то ли Медовая покупала куртку, помня о кресле, то ли кресло сюда приволокли, когда Жанна Романовна купила себе новую куртку…

Вдоль всех стен стояли книжные стеллажи — даже вдоль стены, выходившей на улицу, в простенке между окнами тоже стояли книги, много книг, новые и старые, на русском и на разных других языках. Можно было бы сказать, что это жилище московского интеллектуала начала прошлого века, но жилищем эта комната быть все-таки не могла, потому что, кроме стола, кресла и двух стульев с высокими спинками, никакой мебели здесь не было, как не было и двери в соседнее помещение, которое могло бы оказаться спальней. Это был кабинет, причем заброшенный хозяином, редко посещаемый, судя по слою пыли на поверхности письменного стола.

Жанна Романовна стянула с себя кожанку и осталась в темном закрытом платье, цвет которого (черный? темно-синий? серый?) определить было невозможно в свете всего лишь одной лампы, остальные четыре хотя и присутствовали, но были или вывинчены или просто перегорели, а заменить их никто не удосужился.

Женщина опустилась в кресло, и в двух шагах от себя Мерсов увидел ее ноги в темных туфлях на низком каблуке. Надо было, наверно, что-то сказать, и лучше бы, конечно, начать разговор первым, чтобы перехватить инициативу, но слова рождались трудно, Мерсов не мог сформулировать мысль,