Искатель, 2004 №6 - Андрей Левицкий

Не может быть. Это другой человек. Почему я решил, что тот самый?

Но ведь ни о ком больше не сообщают — ни о ком, кто покончил с собой вчера…

А почему я думаю, что тип, звонивший и шептавший в трубку всякие глупости, действительно был…

Потому что это он написал «Вторжение в Элинор». Он писал роман двадцать три года (значит, ему было двадцать, когда возник замысел?), больше половины его жизни…

«Почему я уверен, что это он? Потому что, — сказал себе Мерсов. — Господи, как я себя теперь поверять должен? — с ужасом подумал он. — Кто я есть теперь и как мне жить дальше?»

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В три часа, плотно пообедав в кафе «курицей жареной с картофельным гарниром», Мерсов медленно шел по правой стороне Шаболовки от станции метро в направлении возвышавшейся за домами Шуховской телебашни. Желудок у него был полон, а голова пуста. Для чего он сюда приехал, Мерсов не мог объяснить и самому себе, а кому-нибудь постороннему — подавно. Просто тянуло. Бывают в жизни состояния, когда невозможно объяснить тот или иной поступок логическими причинами. Пришло в голову — и сделал. Почудилось что-то — и полез на рожон. Или того хуже: не понравилось что-нибудь в повороте головы или во взгляде случайного прохожего — подошел и убил.

Нужно было раз и навсегда избавиться от наваждения. Почему он решил, что звонивший псих не только был истинным автором «Элинора», но еще и носил фамилию Ресовцев?

Мерсов вошел в сквер, где на трех недавно покрашенных (слишком яркий цвет — сразу видно, что краска еще не успела высохнуть) скамейках нагло сидели и прохаживались голуби. Несколько пенсионеров стояли поодаль, рядом с газетным киоском — то ли боялись потревожить птиц, то ли сидеть им было холодно, день действительно выдался прохладный, хорошо хоть дождь лить перестал.

Медленно проходя мимо, Мерсов прислушался к обрывкам разговора, но говорили не о самоубившемся, а о проблемах государственных — о внешнем долге Соединенных Штатов и о том, что американский сенат выделил сто миллиардов на будущий год с целью подрывать в России устои нормальной человеческой жизни.

— Извините, — сказал Мерсов, и взгляды обратились в его сторону. — Вы не могли бы подсказать… Тут неподалеку человек покончил с собой. Ресовцев его фамилия…

Старички переглянулись, но ответа Мерсов не услышал. Показалось ему или они действительно знали об этом человеке что-то такое, чем не собирались делиться со случайным прохожим?

— Я почему спрашиваю, — продолжал он, — у меня школьный товарищ был — Ресовцев Эдик, мы в сто тридцать шестой учились. Потом потеряли друг друга, и вот читаю…

Мерсов замолчал, чувствуя, что объяснения излишни, его не слушали, но рассматривали его эти люди откровенно, как в зоопарке разглядывают экзотическое животное марабу. Мерсов смешался, даже отступил на шаг и оглянулся — ему показалось, что старички смотрят не на него, а на что-то позади, но аллея была пуста, только женщина в темно-коричневой кожаной куртке до колен медленно удалялась по аллее.

— Так я спрашиваю… — начал он опять, больше всего желая повернуться и бежать отсюда подальше, взгляды выдавливали, толкали, а старичок, рассуждавший о вредоносной сущности американской внешней политики, вдруг сказал:

— Вы лучше у нее спросите, она должна знать, а мы что…

— У кого спросить? — растерялся Мерсов, и старичок взглядом показал на удалявшуюся женскую фигурку. Женщина шла медленно, будто ждала, что ее кто-то догонит, пойдет рядом, задаст вопрос… — Кто это? — вырвалось у Мерсова, но старички больше не обращали на него внимания, повернулись к давешнему оратору, и тот продолжил разглагольствования с того места, на котором они были прерваны появлением постороннего. Ясное дело, все беды российские — из-за гнусных американцев. Сначала они Советский Союз развалили, а теперь на российскую независимость покушаются. В иное время Мерсов непременно остался бы и поспорил, он не любил недоказанных предположений и старался разбивать их ясными и точными аргументами, но сейчас его не волновали глупости, он смотрел вслед женщине, уже дошедшей до конца аллеи и остановившейся на бровке тротуара, видимо, в раздумьи — переходить улицу здесь, рискуя попасть под колеса, или идти до светофора, а это довольно далеко, метров двести.

Должно быть почувствовав на себе чужой взгляд, женщина обернулась на мгновение, но лица ее Мерсов разглядеть не успел — она ступила на мостовую и пересекла ее, лавируя в потоке машин.

Мерсов пошел вдоль аллеи в сторону шумной улицы. Напрасно он сюда ехал, только зря время потратил. Нет, подумал он, не напрасно. Вообще-то он не собирался искать дом Ресовцева, разве что обнаружил бы его по чистой случайности. Ему хотелось увидеть район, где тот жил. Проникнуться аурой, почувствовать что-то, что помогло бы понять, на самом ли деле Ресовцев был автором «Элинора». Нет, даже не это главное. Мерсов хотел разобраться в себе, в изменениях, произошедших с ним за эти дни.

Он дошел до конца аллеи и стоял теперь на том месте, где несколько минут назад видел женщину в коричневой куртке. Нужно было обладать изрядным безрассудством, чтобы перейти улицу именно здесь — машины мчались сплошным потоком, будто камни в быстрой горной реке.

На противоположной стороне незнакомка прислонилась к тыльной стороне киоска и смотрела в сторону Мерсова, сложив на груди руки.

Взгляд притягивал, и Мерсов бросился вперед, как пловец в бурный океанский прилив. Что-то стало со слухом — он не слышал, как сигналили водители, а ведь они наверняка нажимали на клаксоны и громко выражались в адрес обезумевшего пешехода. Мерсов шарахнулся в сторону от внезапно возникшего «КамАЗа», ринулся вперед и успел выскочить на тротуар за секунду до того, как позади него на большой скорости промчалась легковушка. Почему-то мелькнула мысль: «Как я машину в милиции опишу, если я ее даже не видел?»

Слух вернулся, шум улицы, визг тормозов, но что-то приключилось теперь со зрением: женщины не было не только у киоска, но и вообще в ближайшей окрестности, будто она Мерсову всего лишь привиделась, но он точно знал, что это не так — здесь она стояла три секунды назад, именно столько времени понадобилось ему, чтобы пересечь улицу.

Он обошел киоск, оказавшийся сувенирной лавкой, на прилавке выстроились матрешки с лицами Путина, Ельцина, Горбачева, Ленина и почему-то Чайковского, который в этой политической компании выглядел так же нелепо, как сам Мерсов, стоявший посреди тротуара и не понимавший, куда исчезла коричневая куртка.

Из темноты киоска, будто из недр просыпавшегося вулкана, появился продавец, патлатый парень