Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля - Фанни ван де Грифт Стивенсон

то же время его охватило какое-то странное, почти болезненное любопытство пополам со страхом. Поведение человека с эспаньолкой, содержание письма и прогремевший ранним утром взрыв складывались воедино, словно кусочки какой-то таинственной и зловещей мозаики. Затевалось что-то злодейское. Злодейство, тайна, террор и обман являлись смыслом жизни людей, среди которых он оказался, действуя, как слепая марионетка. А марионетка, как подсказывал ему жизненный опыт, в большинстве случаев становилась самой первой жертвой.

Громкое дребезжание звонка вывело его из оцепенения, в которое он впал, прочтя письмо. Он выглянул в окно, и вообразите себе его ужас и изумление, когда он увидел нескольких полицейских, стоявших на тротуаре, на газоне и на ступенях крыльца. К Чаллонеру мгновенно вернулись самообладание и твёрдость духа. Бежать, бежать любой ценой! Быстро и как можно тише он спустился по скрипящим ступеням. Оказавшись в коридоре, он услышал, как опустевший дом вновь огласился повелительными звуками звонка. Он пробрался в гостиную, кинулся к окну, вскочил на подоконник и начал спускаться вниз. Звонок надрывался, не умолкая ни на миг. Полами своего сюртука Чаллонер зацепился за цветочный ящик и на какое-то мгновение словно повис в воздухе. Затем раздался треск рвущейся материи, и Чаллонер рухнул на землю в сопровождении пары цветочных горшков. Звонок продолжал дребезжать на весь дом. Чаллонер затравленно огляделся по сторонам. Его взгляд упал на приставную лестницу; он ринулся к ней и, собрав все силы, попытался поднять её, но тщетно. Вдруг лестница, казавшаяся совершенно неподъёмной, словно ожила и приподнялась над землёй. Громко вскрикнув, Чаллонер в ужасе отскочил в сторону и увидел, как вся эта громадина сама по себе медленно сдвинулась с места и через несколько секунд прислонилась к задней стене сада. В то же мгновение из-за неё показались две смутно различимые головы, и Чаллонер услышал призывный свист, очень напоминавший резкие трели, которые издавал мужчина с эспаньолкой.

Неужели ему посчастливилось воспользоваться средством отхода, заранее приготовленным теми самыми злоумышленниками, в чьих руках он сделался ничего не подозревавшей марионеткой? Был ли это на самом деле единственный путь к спасению или только первый шаг к тому, чтобы ещё глубже увязнуть в их злодейских махинациях? Времени на раздумья у него не оставалось. Едва лестница коснулась края стены, как он проворно вскарабкался по ней до самого верха. Чьи-то сильные руки подхватили его, помогли перелезть через стену, и вскоре он снова стоял на земле. Всё ещё обуреваемый страхом, он обнаружил, что оказался в компании двух молодчиков довольно устрашающего вида на задворках одного из высоких домов, стоявших на вершине холма. Тем временем в доме дребезжание звонка сменилось гулкими настойчивыми ударами в дверь.

– Там никого не осталось? – спросил один из незнакомцев, и, как только Чаллонер пробормотал нечто утвердительное, молодчик обрезал верёвку, и лестница с грохотом рухнула на землю по ту сторону стены. Всё это сопровождалось многочисленными громкими вскриками, поскольку обитатели Ричард-стрит и думать забыли о сне, сгрудившись у окон или приникнув к садовым оградам. Тот молодчик, что задал ему вопрос, схватил Чаллонера за руку и потащил его вдоль нижней части дома на противоположную сторону улицы. Не успел незадачливый искатель приключений понять, что же происходит, как распахнулась дверь и его втолкнули в тёмную комнатёнку с низким потолком.

– Извините, что так получилось, – виновато произнёс мужчина. – Успел Макгуайр уйти или это вы свистели?

– Макгуайр исчез, – ответил Чаллонер.

Его провожатый чиркнул спичкой.

– Э, нет, – заметил он, – так не пойдёт. Вам нельзя появляться на улице в таком виде. Ждите здесь, пока я принесу вам что-нибудь поприличнее.

С этими словами он ушёл, а Чаллонер тем временем начал изучать ущерб, нанесённый его одежде. Шляпа исчезла, брюки представляли собой лохмотья, а добрая половина его некогда элегантного сюртука осталась висеть на элементах лиственного орнамента, украшавшего цветочный ящик. Не успел он оценить масштабы постигшей его катастрофы, как вернулся его провожатый и принялся облачать стройного Чаллонера в свободное длиннополое пальто из дешёвой ткани в такую жуткую клетку, что ему стало не по себе. Это шутовское одеяние венчала фетровая тирольская шляпа такого маленького размера, что сидела у молодого человека на самой макушке. В других обстоятельствах Чаллонер просто отказался бы выйти на улицу в подобном облачении, но ему хотелось во что бы то ни стало поскорее исчезнуть из Глазго. С отвращением взглянув на заляпанные грязью полы пальто, он поинтересовался, сколько ему нужно заплатить за сей «фешенебельный» наряд. Провожатый заверил его, что никаких денег не надо, и умоляющим тоном попросил молодого человека не терять времени и как можно быстрее покинуть город.

Чаллонер по достоинству оценил это благое пожелание. С присущей ему вежливостью он поблагодарил провожатого, сделав ему комплимент по поводу его изысканного вкуса в выборе мужской верхней одежды, после чего выбежал на ярко освещённую улицу, оставив провожатого в немом изумлении, вызванном его ремарками. Когда Чаллонер, изрядно поплутав по городу, наконец-то добрался до вокзала, то обнаружил, что последний лондонский поезд давным-давно ушёл. В таком виде и речи быть не могло, чтобы появиться в более-менее приличной гостинице. На постоялом дворе для публики попроще, как он справедливо рассудил, его персона привлечёт внимание, сделает его в лучшем случае всеобщим посмешищем, а в худшем – вызовет подозрение. Поэтому ему пришлось всю ночь бродить по улицам Глазго. Ему безумно хотелось есть, над ним хохотали редкие прохожие. С неослабной тревогой он ждал рассвета как манны небесной, проклиная себя за собственное недомыслие и безрассудное поведение. Эти проклятия в равной степени относились к воспоминаниям о прекрасной «сказочнице» на парковой скамейке; её смех, звучавший на перроне Юстонского вокзала, всю ночь издевательски и цинично звенел у него в ушах. Когда же он возвращался к первопричине всех своих злоключений, ярость его обращалась на Сомерсета и его аргументы в пользу карьеры сыщика-любителя. Вскоре после восхода солнца он обнаружил ничем не примечательную молочную лавку, где, наконец, смог утолить голод. До отправления Южного экспресса оставалось ещё много времени, которое он провёл, блуждая по закоулкам большого города, изо всех сил борясь с неописуемой усталостью. Наконец он проскользнул на перрон и вскоре занял место в самом тёмном углу вагона третьего класса. Здесь он целый день протрясся на дощатой скамье, изнывая от жары и то и дело забываясь тревожным сном. Лежавший у него в бумажнике обратный билет давал ему право с комфортом устроиться на мягких сиденьях в первом классе, но из-за своего жуткого