Аллегро. Загадка пропавшей партитуры - Ариэль Дорфман

опять пробежала туча, ушла, но тут же вернулась и осталась. – Прости мое мрачное настроение. Я не люблю вспоминать обстоятельства ухода моего отца из этого мира, как и о том мужчине, который его осквернил. А сейчас пора вызвать мою карету и отвезти тебя в заботливые объятия твоих родителей.

Тем не менее он не сдвинулся с места.

– Но еще не время, так? Тебе есть что добавить про тот разговор, который у тебя был с сыном шевалье? Давай, говори все, покончим с этим делом раз и навсегда.

Он был прав. Я не передал слова Джека Тейлора про королеву Шарлотту. Я утаил их, когда Кристель вспыхнул такой яростью, да и сейчас не стал бы пересказывать эту часть истории, если бы не увидел, что он вернулся к своей обычной благожелательности, снова став тем, кто видел во мне только ангела, не хотел пользоваться моими достижениями или моей славой, – кто просто любил меня таким, каким я был.

И потому я сказал ему о просьбе Джека Тейлора рассказать ее величеству правду – правду о том, что на самом деле произошло между их отцами.

На этот раз мой друг не вспылил, не заставил меня опасаться за его рассудок – и за мой собственный. Он только горько улыбнулся, потом нахмурился, потом снова улыбнулся – на этот раз это была скорее ухмылка человека, удовлетворенного чем-то.

– Так вот в чем дело! Слава богу, Джеку Тейлору не разрешили называться королевским окулистом! Наш добрый и могущественный монарх, Георг Третий, прислушался к своей жене, которая осторожно сообщила его величеству, что старший Тейлор – вероломный шарлатан. Это дурно сказалось на сыне, который теперь обращается ко мне как к Maître de Musique королевы, чтобы я вмешался. Правду? Правда в том, что я только мимоходом упомянул при ее величестве о слепоте моего отца, не желая обременять ее своими бедами, тем, как именно величайшего музыканта его времени ввергли во тьму, лишив возможности сочинять во славу Бога и Его творений. Правду? Я не рассказывал ей всей правды, только малую ее часть. Правда, правда… Он хочет, чтобы я сказал ей правду. Так я и сделаю. Ты наверняка снова его увидишь. Подобные люди никогда не отступаются, они попытаются извратить все вокруг себя. Так что, когда он в следующий раз к тебе подойдет, когда он… О, готов спорить, он и сейчас на улице вместе со своим ужасным сыном. Ну-ка, давай посмотрим в окно!

И действительно: там, на юго-западном углу площади, перед каретой с парой коней, топочущих ногами от холода, стоял доктор Джек Тейлор, щелкая кривыми зубами, а рядом – его десятилетний сын, который метался туда-сюда, словно одержимый. Нет, не одержимый: этот мальчишка, мой двойник, едва справлялся с потребностью пописать – терпел уже… сколько они тут стоят и ждут?

– Пойди к нему, дитя. Давай не будет мстительными. Кони и дети не должны страдать в такую погоду из-за глупого искателя должности. Он ждет ответа, а я, в отличие от его отца, не жесток. Скажи ему, что я подробно изложу королеве правду. Я повторю – хоть и более сдержанно и уважительно – ту историю, которую сегодня поведал тебе. Я позабочусь о том, чтобы сын такого злодея никогда не получил возможности ослепить короля так, как тот сделал с моим отцом. Иди, передай ему мой ответ.

Я не пошевелился.

На этот раз это он что-то утаивал.

Как я мог это определить, будучи таким неискушенным и, как не уставал повторять мой отец, настолько легковерным в этом нежном возрасте, чересчур доверяя незнакомым людям, не обращая внимания, кто это, король или повар, – настолько желанны мне были всеобщие ласки, внимание и обожание? Пусть так – но тогда какой внутренний демон давал мне подсказки, как мне удалось проникнуть под маску Иоганна Кристиана Баха, который был настолько старше и опытнее меня, какой глубинный инстинкт помог мне догадаться, что чего-то не доставало в его ответе – и, возможно, в самой истории, которую он только что рассказал? Словно мы были партитурой, куда еще не все ноты добавлены: его версия событий оставалась столь же незаконченной, как последняя фуга его отца.

Именно эта интуитивное предположение о том, что в этом деле таинственным было не только необъяснимое исчезновение «Et Incarnatus Est», что некая часть правды, которую он якобы защищает, осталась скрыта, именно эта моя способность, неузнанная моим отцом, побудила меня передать последнее загадочное послание Джека Тейлора.

– Гендель, – сказал я.

– Что?

– Тейлор попросил сказать вам, если все остальное будет напрасно, что Гендель держал ключ.

– Он сказал это? Именно это?

Я немного подумал. Покачал головой.

– Нет, сударь. Он сказал: «Гендель знал правду». Что его отец постоянно бормочет, что Гендель знал правду, и что мне надо будет сообщить вам об этом.

– Гендель?

Мой друг понурился. Он рухнул в кресло, словно лишившись сил. Какое-то время он оставался сидеть, только барабанил пальцами по подлокотнику рядом с окном.

– Тогда что мне ему сказать?

Иоганн Кристиан Бах кивнул, словно в ответ на свои мысли, словно он обсуждал нечто с какой-то глубинной частью своего существа, и теперь решил… Что? Его ответ меня удивил.

– Повторяю: я не жесток. Передай тому человеку, что я не приму его. Не приму и его отца-шарлатана. Никого из Тейлоров. Никогда. Но одно я сделаю – это ты можешь ему передать. Уважая тебя и твою невинность, полагаясь на твое суждение относительно искренности этого Джека Тейлора, я в дальнейшем воздержусь от нападок на шевалье приватно и публично…

– О, он будет очень рад такому ответу, он…

– … при отсутствии провокаций, при отсутствии повода. В противном случае я выскажу свое мнение с обновленной и яростной силой, открою все. Позаботься, чтобы он понял: у нас договор, и я не буду тем, кто нарушит наше перемирие. И еще позаботься о том, чтобы он понял, что этой милостью он обязан твоему дружескому заступничеству.

Я выполнил его поручение.

На замерзшей улице Джек Тейлор внимательно выслушал предложение моего ментора: я был краток, я не сообщал ему подробностей о том, какую роль его отец сыграл в смерти Иоганна Себастьяна Баха. Он кивнул без всякого намека на удивление.

– Вот видишь, юный Джон, – проговорил он, обращаясь к своему сыну, – все получилось так, как я опасался. Ну что ж: мы сделали, что могли. Передайте маэстро Баху,