Искатель, 1996 №1 - Торн Смит

не мог не вмешаться. Этот монолог весьма ему не нравился. Он так и сказал, прерывая себя охами и ахами, покряхтывая и поскрипывая зубами: —… А я монологи вообще не люблю, даже у Шекспира. Стоит какой-нибудь олух на сцене и говорит сам с собой… мне всегда хочется в него чем-нибудь бросить. Теперь приходите вы, и я должен выслушивать вашу болтовню!

— Я ни словом не обмолвился, — с холодным достоинством проговорил доктор Мэнникс. — Просто сижу и думаю.

— А я вынужден это слушать, да?

— Чепуха!

— Хорошо бы это было чепухой… — И он почти дословно пересказал мысли доктора.

На автора мыслей это произвело немалое впечатление. У доктора Мэнникса был научный склад ума, и он не мог не задуматься всерьез — что же происходит? А может быть, он что-то произнес вслух и не заметил?

— Ваш рот был закрыт, — сообщил ему мистер Вули, получив при этом огромное удовольствие — хотя страдания его нисколько не уменьшились.

— Это невозможно, — заявил доктор Мэнникс, — а значит, неправда.

— Задумайте число, — презрительным тоном предложил ему мистер Вули. — Закройте рот рукой, повернитесь ко мне спиной.

Доктор Мэнникс так и сделал.

— Семь… — медленно проговорил мистер Вули, потом: — Семьсот шестьдесят девять миллионов, триста семьдесят две тысячи, шестьсот двадцать семь. Ну, как?

Доктор Мэнникс опять повернулся к нему. Он отыскал свой носовой платок и вытер им наморщенный лоб. Затем протер очки. Мистер Вули слышал его смятенные мысли, налетавшие друг на друга и друг другу мешавшие.

— Я ведь слушаю, знаете ли, — предупредил он доктора. — И ничто не заглушает чужих мыслей, кроме крепкого алкоголя… в достаточных количествах. — Его желудок в ужасе содрогнулся при упоминании об алкоголе, и мистеру Вули стало хуже прежнего.

Доктору Мэнниксу предстояло принять трудное решение. Если он сдастся, если признает этот неестественный ужас, то уже никогда не будет прежним, не останется прежним и весь его мир, ибо само основание последнего начало рушиться у него под ногами.

Тут в дверь легонько постучали и вошла Хортенз, маленькая брюнетка в униформе.

— Комнату убрать сейчас или позже?

Доктор Мэнникс, прищурившись, начал ее рассматривать. А мистер Вули получил возможность незамедлительно узнать, что он при этом думает. «Молочные железы хороши; шея полновата, у нее что-то эндокринное, но какая белая и нежная; ушко… восхитительное, туда бы носом. Интересно, как у нее…»

Мистер Вули, охваченный отвращением и не желая ничего больше слышать, запел негромко. Напевая, он жестами изгнал Хортенз.

— «Интересно, как у нее…» Где?.. — с горечью спросил мистер Вули у доктора Мэнникса. — И не суйтесь со своим поганым носом к моей служанке. Мне стыдно за вас.

Доктор Мэнникс смутился, но и обиделся тоже.

— А вы убирайтесь из моей головы, — заорал он, — и не лезьте туда больше!

— Да не нужна мне ваша голова, — устало проговорил мистер Вули. — Мне нужно, доктор… мне нужен большой холодный стакан того, что вы назначили бы себе, если б чувствовали себя как я. И мне это нужно сейчас!

Доктор Мэнникс поднялся, он тяжело дышал и чуть подрагивал.

— Немедленно, мистер Вули, — пообещал он.

И ушел. Минут через пять появился Бентли, сопровождаемый мелодичным позвякиванием. Эти звуки вкупе с его дыханием и сумятицей мыслей приблизились и удалились, а мистер Вули тем временем держал глаза закрытыми и притворялся спящим, ибо ему не хотелось ни света Божьего видеть, ни тем более людей.

Он открыл один глаз. Бутылки, стаканы, лед. Он опять закрыл глаза, испуганный мыслью: вдруг это лекарство, столь необходимое сейчас, проглотить не удастся — при его теперешнем жутком состоянии? Но иного пути просто не было, и мистер Вули, протянув руку, осторожно взял высокий стакан, который приготовил для него доктор Мэнникс. Приготовил сам, лично. До половины наполнил бренди, взятым у дворецкого, и долил столько же охлажденного шампанского, взятого тоже у Бентли. Мистер Вули с большим удовольствием ощутил прохладу бокала. Рецепт, написанный карандашом, лежал на разносе рядом со стаканом.

Мистер Вули выпил первый стакан, налил себе второй, руководствуясь рецептом, и, когда сделал два глотка, его ум, как ублаженный осьминог, втянул свои щупальца и доступ чужим мыслям прекратился.

В двери появилась голова доктора Мэнникса.

— Входите, — воскликнул мистер Вули, — входите, мой старый друг. Все прошло. Я опять здоров. — Он помолчал, благодушно улыбаясь. — Мне кажется, я не ошибусь, предположив, что и вы не откажетесь выпить своего чудесного лекарства.

— Не ошибетесь, — согласился доктор Мэнникс. А выпив, он подумал: «— Какой все-таки прекрасный человек этот Вули! И как жаль, что он, бедняга, всю жизнь прожил трезвенником!» Но Вули его мысли не слышал, он пребывал в покое и блаженстве.

Итак, вылечив мистера Вули от одной напасти, доктор Мэнникс теперь занялся другой, чисто физической. Он отвернул одеяло и простыню и осмотрел ягодицы Вули.

— Замечательно, — восхитился врач.

— Что именно? — спросил мистер Вули, лежавший, естественно, лицом вниз.

— Симметрично получилось. Одно копыто на левой ягодице, другое — на правой. Старушка умеет целиться. А цвет какой. Хорошо бы сделать фотографию. Таких больших и красивых синяков я еще никогда не видел.

Тут вошла служанка Хортенз, не дождавшись ответа на свой осторожный стук. Она принялась стирать пыль.

Доктор Мэнникс накладывал на ягодицы Вули изящную повязку, погладывая время от времени в сторону Хортенз. Мистер Вули о ее присутствии узнал по обрывкам мыслей врача.

— Дайте мне скорее лекарства, — потребовал он. — У меня опять начинается… И спросите у Хортенз, не хочет ли она с нами выпить.

— Вы такой любезный и внимательный, мистер Вули! — восхитилась Хортенз.

Все выпили. Через некоторое время Хортенз, которая, разумеется, почтительно стояла, предложили сесть. Она села доктору Мэнниксу на колено.

Говорили они о разном. Мистер Вули говорил о мистере Вули, доктор Мэнникс говорил о докторе Мэнниксе, а Хортенз — о Хортенз. В перерывах между своими откровенными и жизнерадостными заявлениями пили коктейли и бренди с шампанским.

— А чей день рождения? — вдруг поинтересовался мистер Вули.

Никто не знал, чей, но решили праздновать дальше. Начали петь, потом продолжали петь — все громче и громче.

Бентли, безответно постучавший несколько раз, открыл наконец дверь.

— Пришла медсестра, сэр, — сообщил он. — Только что появилась, говорит, ее вызвал доктор Мэнникс. Она… — Но договорить он не смог. Не смог также и уйти, как следовало бы, закрыв за собою дверь. Он стоял окаменев и пялился на раскинувшуюся перед ним сцену. Примерно так можно взирать на гибель цивилизации. Да, ибо представить даже трудно: служанка, капиталист и врач прыгают и скачут, как обезумевшие козлы, сопровождая это не менее диким пением.

Они