Искатель, 2004 №6 - Андрей Левицкий

за три-четыре минуты можно было пешком дойти от одной до другой квартиры, но все-таки в разных домах». По части понимания внутренней логики фразы Эдику не было равных — разумеется, ему был ясен ход моих мыслей. Он кивнул и коротко ответил: «Да». Он никогда не говорил слов больше, чем это было необходимо.

Эдик был великим ученым. Это истина, и не нужно с ней спорить даже взглядом. Я знаю, что он был великим, так же точно, как физик знает, что все тела притягиваются друг к другу, а сила тока в проводнике зависит от сопротивления. Эдик занимался наукой, в которой я ничего не понимала. Не понимала частностей, но главное знала — Эдик мне рассказывал, а я слушала, как слушает тихое озеро, к которому приходит отшельник, чтобы бросить в темную воду камешки своих мыслей. Я даже могу при случае повторить многое из того, что рассказывал мне Эдик, только не нужно требовать от меня объяснений, если какая-нибудь фраза покажется лишенной смысла.

Эдик занимался природой времени, написал на эту тему десяток научных статей, вы их можете найти, если хотите, — они опубликованы в Трудах института, а одна даже в «Вестнике Академии Наук». То есть это была официальная тема, на самом деле его интересовало не столько время само по себе, сколько иные уровни мироздания, более глубокие, чем наш, более сложно устроенные…

Роман он начал писать, когда ощутил, что способен полюбить. У мальчиков это происходит по-разному и в разном возрасте. В пятнадцать лет Эдик влюбился в девочку из своего класса — это нормально, вы тоже наверняка влюблялись, только вы, скорее всего, дергали свою пассию за косы или приглашали в кино, а Эдик описывал собственные переживания — не дневник писал, а повесть о вымышленной стране Элинор.

Элинор менялся год от года, и люди, населявшие тот мир, менялись тоже, и природа, и даже законы мироздания.

Эдик не читал мне ничего из своего романа, не показывал написанного и не обсуждал. Как одна из комнат в замке Синей Бороды, это была запретная для меня часть его жизни.

Ваш удивленный взгляд хочет спросить: как же я, в таком случае, узнала страну моего мужа в опубликованном вами романе?

Все просто. Вы прекрасно знаете, как отнеслась к приказу мужа одна из жен — последняя — Синей Бороды. Для нее не было притягательнее объекта, чем запертая дверь запретной комнаты. Она открыла ее в конце концов и увидела…

Нет, конечно, мой муж не был Синей Бородой, и, кроме меня, в его жизни не было ни одной женщины — это я знаю точно, несмотря на странные, по мнению разумной части общества, наши супружеские отношения. Я всегда знала, чем он занят в каждый момент времени. А он знал, чем занималась я. Называйте это телепатией, интуицией, сродством характеров — как угодно, но это истинная правда. Мы никогда не обманывали друг друга, и я понимала, что в ту же секунду, когда я открою запретную дверь и войду в потайную комнату, Эдик это узнает, почувствует, поймет.

Я и не пыталась.

Но так получилось однажды само собой. Я пришла домой — мы называли с ним домом обе наши квартиры, мою и его — и увидела рукопись, лежавшую на столе. Это было… сейчас вспомню точно… полтора года назад, весной, двадцатого или двадцать первого марта. Я подумала, что муж специально оставил отпечатанные на принтере листы, чтобы я могла прочитать, не отягощая себя мыслями о том, что вторгаюсь в запретную зону. Потом оказалось, что он просто забыл спрятать рукопись, когда, взглянув на часы, понял, что опаздывает на работу, и заторопился… Обычно с Эдиком такого не случалось, и потому, вместо того, чтобы пройти мимо и заняться обычными делами, я вошла в оставленную открытой дверь запрещенной комнаты… склонилась над текстом, прочитала одно предложение, другое, пальцы сами начали перелистывать страницы, а взгляд перебегал от строчки к строчке.

Я знала, что у мужа есть литературный талант, но не представляла, что Эдик способен с такой точностью и вниманием к деталям воспроизвести наш роман, наши отношения — не в физическом мире, если вы понимаете, что я хочу сказать, а в мире духа, в мире человеческих связей. Элинор совсем не похож на Москву — кому это знать, как не вам. Элинор — выдуманный мир, но люди, населяющие его, реальны более, чем любой из ваших героев, которые ходят по московским улицам с узнаваемыми названиями, носят нормальные русские имена, но поступают не так, как поступал бы на их месте любой живой человек с нормальной, а не воображаемой психикой.

Я читала, и многое в наших отношениях мне становилось прозрачнее. И еще что-то я начала тогда понимать, смутно, вне сознания, проявилось это много позднее, когда Эдика уже не стало… А тогда я читала, впитывала — как Эрнестина, вошедшая в запретную комнату Синей Бороды, и, так же, как ее, меня, естественно, застал за этим занятием муж.

Я так увлеклась, что не слышала, как он вошел, хотя и знала — я ведь всегда знала, где он и чем занимается, — что Эдик вот-вот вернется, ощущала его неожиданную тревогу и его желание от чего-то меня избавить.

Он не сказал ни слова, просто закрыл папку, спрятал в ящик, обнял меня и сказал: «Больше никогда так не делай». Я ответила: «Больше и ты не забывай это на столе».

Мы не вспоминали об инциденте довольно долго, но однажды — месяца через три — я спросила, потому что почувствовала настроение Эдика и знала, что он непременно ответит на мой вопрос: «Что ты станешь делать с рукописью, когда закончишь?» Я представляла, каким будет ответ, и потому слова Эдика не были для меня неожиданны. «Когда я ее закончу, — сказал он, — меня не станет. Это живет вместе со мной, и когда я дойду до последней страницы рукописи, закончится моя жизнь».

Я восприняла его слова как метафору и спросила только: «А я? Если я умру раньше тебя, ты опишешь мои похороны на далекой планете?» Он посмотрел мне в глаза, помолчал и ответил: «Конечно. Но будет не так. Я уйду первым».

Эти его слова я тоже посчитала метафорой.

А потом… В один из вечеров я, как обычно, пришла к мужу после работы, собиралась остаться на ночь, он сидел за компьютером, а я готовила ужин — как сейчас помню, нарезала огурцы для салата. И вдруг услышала голос Эдика, он говорил тихо и