Искатель, 2004 №6 - Андрей Левицкий

была привычна, и Мерсов подумал вдруг: «Как же она меня видела, когда я к Ресов-цеву приходил, если на лестнице тьма-тьмущая? А если здесь все-таки есть электрическое освещение (должно быть, невозможно, чтобы не было!), то почему оно не включено, почему нужно подниматься с риском покатиться вниз и стать тем самым трупом, которых так боялась Лидия Марковна?»

Поднявшись на какой-то этаж — возможно, это был уже третий, но, скорее всего, второй, Мерсов не считал поворотов, внимание было полностью сосредоточено на том, чтобы не споткнуться на очередной ступеньке, — он натолкнулся на стоявший посреди площадки мешок и не сразу догадался, что уперся носом в спину Лидии Марковны, чем-то звеневшей и что-то тихо бормотавшей под нос, ее голос смешивался со звоном, создавая острый салат звуков, будто вареная картошка перемешалась с болгарским перцем, почему-то именно такая ассоциация возникла у Мерсова в голове, он хотел извиниться — наткнувшись на женщину, едва не свалил ее с ног, — но возня Лидии Марковны с ключом завершилась наконец успехом, она вошла в прихожую, и сразу стало светло — ярко, ослепительно, обжигающе: запылала двухсотсвечовая лампа над дверью, и неоновая под потолком, и еще бра у вешалки, располагавшейся напротив двери. Мерсов на мгновение зажмурил глаза.

— Заходите! — позвала из глубины квартиры Лидия Марковна, и он вошел, ему казалось, что темнота и свет равно болезненны для его зрения, но нервы успокоились, когда он вытер ноги о половик, повесил на вешалку куртку, причесался перед зеркалом и услышал голос, звавший его:

— Владимир Эрнстович, не стесняйтесь, чувствуйте себя как дома, друзья Эдика — мои друзья, можете в кресло или на диван, как хотите…

Мерсов вошел в гостиную, где старой мебели было столько, что комната больше походила на склад в магазине, торговавшем подержанными вещами. Между креслом, куда Мерсов был приглашен садиться, и диваном, где уже сидела и глядела на него враждебным взглядом большая серая кошка, было ровно столько места, чтобы поставить ногу. Мерсов выбрал кресло, полагая, что там нет никакой живности, которую пришлось бы потревожить, и, конечно, ошибся: опустившись на огромную плоскую подушку, он услышал страшный взвизг и вскочил с колотившимся сердцем и мыслью о том, что раздавил котенка.

— Не обращайте внимания! — крикнула откуда-то хозяйка. — Это пружина. Я все забываю позвать мастера. Нет, не забываю, я зову, а он не приходит, вот как!

— Понимаю, — пробормотал Мерсов, не надеясь, что его услышат. Второй раз он садился осторожно, нащупывая собственным задом укрывшуюся под подушкой пружину, и вроде бы ему почудилось какое-то напряжение, сдавленный вздох, будто не пружина это была, а кто-то живой (неужели действительно котенок?). Устроившись в кресле, Мерсов осмотрелся и понял, что жить в такой обстановке не смог бы, мебель — старый сервант, старое трехстворчатое трюмо с потемневшими зеркалами, старый книжный шкаф со старыми, времен первой оттепели, судя по корешкам, книгами — давила на его сознание, мешала думать, ему хотелось задать Лидии Марковне два-три вопроса, получить честные ответы и уйти отсюда, не дожидаясь Жанны Романовны.

Лидия Марковна вплыла в комнату с подносом, на котором стояли, будто башни-близнецы, два высоких стакана с темным соком. Стаканы тоже были, конечно, старыми — Мерсов в детстве видел такие у кого-то из своих школьных приятелей: на стекле были изображены яркими красками сцены из диснеевских мультиков, от времени рисунки почти стерлись, и сейчас трудно было сказать — то ли это гномы из «Белоснежки», то ли мышиное войско из «Щелкунчика».

— Морс, — сообщила Лидия Марковна, когда Мерсов взял холодный стакан. — Клюква. Сама делала. Попробуйте, очень вкусно.

Пришлось отхлебнуть, хотя Мерсов терпеть не мог клюкву, ни обычную, ни развесистую. Напиток оказался терпким и противным.

— Извините, я ненадолго, — сказал Мерсов, когда хозяйка квартиры устроилась перед ним на диване, положив кошку, как муфту, к себе на колени. Сняв пальто, Лидия Марковна осталась в платье, сшитом, видимо, в середине семидесятых — длинном, широком, с вытачками и рюшками, которые всегда представлялись Мерсову верхом безвкусицы. — Я не хочу отнимать у вас время…

— У меня много времени, — задумчиво сказала Лидия Марковна. — И я люблю, когда у меня его отнимают. Тоскливо одной. Сын с невесткой в свою квартиру переселились, а внуки… Что внуки… у них другая жизнь.

Мерсову показалось, что после этих слов он понял, почему она стоит часами у двери, глядя в глазок, смотрит на всех, кто приходит к соседям, — так постоишь-постоишь, и фантазия начнет показывать картины, не происходившие в реальности. Будто кто-то приходил к Ресовцеву, а потом ушел…

— Вы сказали Жанне Романовне, — начал Мерсов, — что вечером шестнадцатого сентября видели, как я входил к Эдуарду Викторовичу и как выходил…

— Не видела, — твердо сказала Лидия Марковна, и Мерсов запнулся: удивился и обрадовался одновременно — значит, она на самом-то деле ничего не видела? Очень интересно! — Я не видела, как вы входили к Эдику и как выходили, он ведь живет… извините, жил, это так странно говорить о нем в прошедшем… да… этажом выше. Конечно, не видела. Но вы проходили мимо моей двери, когда поднимались наверх и когда спускались, и еще я слышала, как Эдик открыл вам дверь и как вы потом уходили, и как вы прощались с ним слышала, в подъезде очень звонкая акустика…

— А дверь вы открыли, чтобы лучше слышать? — с неожиданно нахлынувшей злостью сказал Мерсов.

— Конечно, — Лидия Марковна и не думала смущаться.

— Вы точно уверены, что это был именно я?

— Когда Жанночка вас описала, мне показалось, что это вы и были, но все-таки как я могла точно… А сейчас, когда мне посчастливилось с вами познакомиться лично, не сомневаюсь — конечно, это вы были, да разве сами вы этого не помните? Вы ведь трезвые были, это сразу видно.

— Ага, — сказал Мерсов. — И как я был одет, помните?

— На одежду у меня абсолютная память, — оживилась Лидия Марковна. — На вас был светло-серый пиджак, скорее всего, чешский, я знаю такой покрой (действительно, чешский, подумал Мерсов, на Новом Арбате покупал год назад), и темно-зеленая рубашка с отложным воротником, черные брюки и туфли тоже черные, итальянские, не те, что сейчас на вас, а более легкие. Ну и… Да, кепочка, вроде панамы, аккуратная, темного цвета, почти черная, но скорее темно-коричневая…

— Ну и память у вас! — не сумел Мерсов сдержать возгласа изумления.

— Не жалуюсь, — довольно сказала Лидия Марковна. — Что, все правильно описала? Вы в этом и были у Эдика?

— Все правильно, — повторил Мерсов и закончил твердо, будто гвозди в крышку гроба вколачивал: — Только