Искатель, 2004 №6 - Андрей Левицкий

три миллиарда лет назад (если отмерять сроки земными годами, на самом деле это не имело значения) именно его продуманные и активные действия привели к рождению скопления галактик, занесенного ныне в каталоги под названием Abell 672.

Он никогда не видел этого каталога — как он мог его видеть, если не интересовался астрономией? — но точно помнил и номер, и страницу, где этот номер был напечатан, и руки оператора, набиравшего символы на компьютере, и шепот корректора, вычитывавшего текст, и бодрое пение одного из авторов каталога, молодого астронома по имени Дима, наблюдавшего скопление в телескоп имени Шайна на Крымской обсерватории и обработавшего кадр, полученный с помощью ПЗС-матрицы каким-то новым для него способом, могло не получиться, и он запорол бы изображение, коту под хвост пошла бы ночь наблюдений, но он все сделал правильно, и на экране компьютера проявились, будто бактерии под микроскопом, четкие спиральки и эллипсы, и протянувшиеся между ними черные на светлом (негатив) ниточки звездных полей, и он ощутил свою причастность к огромному, немыслимому в земных масштабах, скоплению галактик, каждая из которых была в несколько, а то и в десятки раз больше Млечного Пути и уж точно раза в два его старше, он не понимал, каким образом мог быть причастен к рождению того, что не могло родиться, как не мог никогда родиться луч света, пересекший Вселенную из конца в конец и умерший в его зрачке тусклой точкой.

Он не стал понимать того, чего понимать не хотелось, он собрал себя — не всего, конечно, об этом не могло быть и речи, он просто не знал еще, как собрать себя в бесконечности измерений, и нужно ли это, и возможно ли в принципе, — и ощутил собственную глубинную суть, и сказал себе: «Я сделал это», и не возрадовался тому, что сделал, потому что забыл, что такое радость, не было этого измерения именно сейчас и именно в том, что он хотел ощутить, он повторил: «Я сделал это» и знал, что сделал далеко не все из того, что мог.

Радости не было, но было ощущение стремления, полета, падения, пропасти без дна и горы со склонами, поднимавшимися в невидимую высь, было стремление подняться и опуститься, и стать всем, кем он действительно был, но он не мог этого почувствовать, пока не мог, потому был собой впервые, а раньше жил по частям, фрагментарно и независимо от самого себя, истинного, он пытался собрать свои части, он даже понял, чего ему недостает, он был перед плотной преградой, отделявшей его от самого себя, и держал себя за руки, и говорил себе «люблю», но смысл слова ускользал, и это мешало, разрывало сознание…

…о Господи, я больше не могу…

…мой хороший, мой родной, вот так, так…

…где я? где все?..

…поплыли…

* * *

— Сейчас может прийти Лида, — сказала Жанна. Медленно, с долгими интервалами между словами. — Она очень любопытна.

— Я это заметил, — пробормотал Мерсов, приподнимаясь на локте. Жанна накрылась покрывалом с дивана, изображавшим древнюю карту с нарисованными городами-башнями, горными цепями, похожими на скрученные синусоиды, и надписями на непонятном языке — возможно, элинорском, — пересекавшими горы и пустыни. Город лежал теперь на холме правой груди Жанны, а левая рука удерживала гору, на склоне которой паслись маленькие стилизованные овечки. Почему-то, сидя на диване, Мерсов не обратил внимания на это странное покрывало, а сейчас оно казалось ему символом: Жанна стала планетой, живой, естественной, единственным разумным миром во всем его бессмысленном окружении.

— Как ты думаешь, — сказал Мерсов, пытаясь найти собственную одежду и обнаружив лишь носки, брошенные почему-то на полку с книгами, — Лидия Марковна очень меня не любит?

Жанна еще плотнее завернулась в покрывало, натянув до подбородка желтую пустыню с волнистыми мелкими барханами. Она лежала, закрыв глаза, и жилка на ее веке все так же пульсировала, Мерсову захотелось прижать ее пальцами, утихомирить, как непокорную змейку.

— Почему ты решил… — сказала Жанна. — Лида очень добрая, Эдика она обожала, а когда появилась я, то и меня тоже… Теперь и ты для нее стал близким человеком.

— Да? — усмехнулся Мерсов. — Если она скажет в милиции, что видела меня тем вечером…

Жанна открыла глаза, посмотрела на Мерсова изучающим взглядом, открытым и холодным, будто не было только что жарких, изнуряющих минут, и сказала:

— Володенька, родной мой, когда же ты наконец поверишь, что все это было на самом деле? Или роман об Элиноре тоже плод фантазии, а не книга, которую ты можешь подержать в руках?

— Роман… Роман — да.

— И все остальное тоже, — убежденно сказала Жанна. — Все.

— Так не бывает!

— Не кричи, пожалуйста. И отвернись, я хочу одеться. Сейчас действительно может прийти Лида, и не нужно, чтобы она…

— Вот что, — сказал Мерсов, сидя на краю дивана с закрытыми глазами и слыша, как над его головой шуршит одежда и щелкают какие-то застежки, — если ты все знаешь, то просвети меня, пожалуйста. Я прочитал этот текст…

— Ничего ты еще не прочитал, — перебила Жанна. — Точнее, ты видел текст, но не воспринял его, потому что существуешь все еще в нашем простом мире, ты писатель, и значит, у тебя должно быть богатое воображение, а на самом деле воображения у тебя нет вообще. Можешь смотреть, я готова…

Господи, как она была красива! Жанна надела оранжевое платье, подчеркивавшее ее фигуру, лицо будто помолодело лет на десять, сейчас этой женщине можно было дать не больше двадцати пяти, взгляд притягивал и завораживал, и если она всегда смотрела с таким обожанием на своего Эдика, то Мерсов мог себе представить, что чувствовал, что ощущал, чего желал этот человек.

— Ты веришь в судьбу? — спросил он. — В предназначение?

— Нет, — сказала Жанна. — Я очень рациональный человек, Володя.

— Да? — саркастически произнес Мерсов.

— Верить, — тихо проговорила Жанна, — можно в то, чего на самом деле не существует. А если что-то случилось и если то, что случилось, доказано, при чем здесь вера? Я знаю, что ты приходил в тот вечер к Эдику, и что, если бы не ты, Эдик был бы жив, и еще я знаю, что Эдик знал, что делал — мне не говорил, но сам знал точно, — знал, что произойдет с романом, и знал, что, когда роман выйдет в свет, он…

Жанна запнулась и, опустив голову на ладони, тихо заплакала, как плачут дети. Мерсов не имел представления, как себя вести, если женщина начинает плакать. Ребенка можно утешить, погладить по голове, пообещать игрушку, посадить на колени и шептать слова утешения,