Искатель, 2004 №6 - Андрей Левицкий

— Ничего, — нетерпеливо сказал он.

В комнату вошла Лидия Марковна, и Мерсов со стеснением заправил в брюки рубашку.

— Дженни, — сказал он, — пожалуйста, не нужно плакать. Ничего не случилось…

— Да-да, — сказала она. — Просто… Такое уже было дважды. С Эдиком.

— Вот как? Давно?

— Нет. Месяц назад… И на прошлой неделе. А сколько раз в мое отсутствие — не знаю. Сидел, как ты сейчас, перед компьютером, и вдруг…

Мерсов вспомнил: да, он смотрел на экран, вызвал какую-то программу, а дальше… Провал.

— Пойду, — сказала Лидия Марковна. — Жанночка, ты гостя не отпускай. Владимиру Эрнстовичу полежать надо.

* * *

— А теперь рассказывай, — потребовала Жанна, когда за Лидией Марковной закрылась дверь. — Что ты почувствовал?

— Не помню, — с досадой проговорил Мерсов. — Когда пришел в себя, помнил. И забыл. Как сон. Я всегда помню сны, когда просыпаюсь. И всегда через минуту забываю. Ты сказала, что с твоим мужем это случалось дважды. Может, он что-то запомнил?

— Эдик помнил все, — сказала Жанна. — Так он говорил. Но не рассказывал, что именно он помнил.

— У меня двойственное ощущение, — медленно произнес Мерсов. — Одно — будто это действительно был сон, яркий, но обычный, когда знаешь, что происходящее нереально, и понимаешь, что проснешься и все исчезнет… И другое — будто произошло самое важное в жизни. Мир изменился, понимаешь? Ты читала «Розу мира» Андреева?

— Да, — сказала Жанна. — Никакого впечатления. И Эдик — об этом мы с ним говорили — тоже от «Розы мира» не тащился.

— Дженни, я не о том, что в книге написано, а о том, какое впечатление увиденное произвело на автора. Визионерство, понимаешь?

Жанна встала у Мерсова за спиной, положила ладони ему на затылок, начала медленно массировать большими пальцами затылочные доли, и Мерсов успокоился, его перестала бить дрожь, глаза сами собой закрылись, он застыл, отдавшись ощущению покоя.

— Мир, — пробормотал Мерсов. — Не другой мир. Просто мир. Настоящий…

— Настоящий, — подумала Жанна, и он услышал ее мысль, передавшуюся ему через пальцы, лежавшие на затылке, и еще ему передалось: Ресовцев, конечно, знал, что делал, и не собирался он умирать, не уходил из жизни, а возвращался в нее, не покидал мир, а оставался в мире.

— Я хочу в Элинор, — сказал Мерсов. — С тобой. Там нас ждет Эдик. Да?

— Не знаю. Ты думаешь, я понимаю намного больше?

— Господи, — сказал Мерсов, — я вспомнил! Я действительно приходил к Эдику! Это было…

— Не нужно вслух, — попросила Жанна. — Я вижу, что ты думаешь. Просто вспоминай, хорошо?

— Да. Да…

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В тот вечер он выпивал с Семиным в ресторанчике со странным названием «Толстяк». Уютное заведеньице, претендовавшее на особый состав клиентов — людей, желавших сбросить лишний вес и потому соблюдавших крутые диеты, которыми повара в «Толстяке» могли их обеспечить. Мерсов толстым себя не считал, хотя за последние недели поправился килограммов на пять, а Витя Семин и вовсе был худ, как жердь. В отличие от Мерсова он любил хорошо поесть, а в «Толстяке» готовили удивительно вкусные овощные тефтели — для похудания, конечно, но ведь после одного раза не похудеешь.

О чем они говорили? Кажется, о литературе. Семин, как и Мерсов, ждал выхода своей книги и порывался пересказать ее содержание, а Мерсов этого терпеть не мог.

— Ты не слушаешь, — обиделся наконец Семин. — Ты хоть понимаешь, что еще через пару лет пересказывать сюжеты никто не будет по той простой причине, что не останется ни сюжетов, ни фабулы? Исчезнут, растворятся в тексте.

— Да ну, — отмахнулся Мерсов. — Не преувеличивай. Если десяток графоманов решили похерить сюжет ради самовыражения, из этого еще не следует, что все бросятся писать бессюжетные вещи. Чушь! Триллер без сюжета — нонсенс! А нынешняя литература без триллера — нонсенс в квадрате!

— Хорошая идея! — оживился Семин. — Именно триллер без сюжета. Да что я говорю… Можно подумать, что в нынешних триллерах есть сюжет!

— В моих триллерах, — заявил Мерсов, — сюжет есть.

Он осекся. Мог ли он пересказать сюжет «Элинора»? Был ли вообще сюжет в этой книге? Читалась она на одном дыхании, но это не было дыханием сюжета.

— Ну, — сказал Семин, разливая по рюмкам остатки водки из графинчика, — не нужно сюжет, скажи хоть, как называется. Наверно, что-нибудь вроде «О смерти не говори — о ней все сказано»?

— Нет, — протянул Мерсов. Может, выпитая водка дала о себе знать, но что-то изменилось в его сознании, воздух потерял прозрачность, будто мельчайшие мошки влетели в зал и мельтешили перед глазами, застилая обзор, а может, это не мошки были вовсе, откуда в Москве столько мошек, и никто ведь, кроме Мерсова, их не видел, никто не размахивал руками, разгоняя мелюзгу. Не мошки это были, а — Мерсов вдруг понял совершенно отчетливо, — молекулы воздуха, те самые, которые видеть человеку не дано…

Мошки-молекулы перестали мельтешить и устремились к выходу, возник ветер, ураган, давление которого ощущал лишь Мерсов. Ему пришлось встать и бочком, чтобы не потревожить живую воздушную массу, шаг за шагом перемещаться к двери, а потом через холл на улицу, он успел подумать, что надо заплатить за обед, Виктор ему в жизни не простит, а тут как раз официант оказался рядом и говорил что-то, и что-то протягивал, Мерсов, не глядя, сунул в протянутую руку купюру, официант отстал, растворился в мерцавшем воздухе, Мерсов рванул на себя дверь, тяжелую, как танк, вывалился на улицу…

И все прошло. Какие мошки? Чистый вечерний воздух, пропахший сложной смесью скошенной травы, бальзамов и бензина, и еще был запах домашнего пирога, и жареного мяса, и теплых детских пеленок и еще чего-то, что следовало вдохнуть полной грудью и принять в себя…

Запах вел Мерсова, будто охотничьего пса, взявшего след лисицы. Мерсов быстро шел по бульвару, а потом по узкой и длинной улице, названия которой не знал, а смотреть на таблички не мог, потому что ощущения сосредоточились в обонянии, он шел, даже бежал где-то, сворачивал влево, вправо, мыслей не осталось, одно лишь желание — дойти, не потерять след.

Перед ним возникла темная обшарпанная дверь с золоченой ручкой, слегка облезлой, как и положено дверной ручке, к которой каждый день прикладывались десятки ладоней, оставляя свои следы и снимая — молекулу за молекулой — бронзовую тонкую позолоту.

Он вошел и начал подниматься по лестнице — уверенно, будто к себе домой, хотя никогда не был здесь прежде и не знал, что здесь делает, зачем пришел и к кому.