Искатель, 2004 №6 - Андрей Левицкий

за открытием, то термины, определения, законы, смыслы вырабатываются, шлифуются и могут быть озвучены. А если истина неожиданно предстает перед неподготовленным человеком — какими словами он ее опишет? Как поймет?

— Что-то в этом есть, — пробормотал Мерсов. — Я чувствую, что понимаю все. Но когда пытаюсь понять, что именно понимаю… Ничего. Описать словами — невозможно. Я убил Эдуарда Викторовича или нет? Он написал книгу или не писал ее вовсе? Каким-то образом я раздвоился и был одновременно здесь, в гостях у твоего мужа, и в своей постели. Это ведь не такие истины, чтобы не уметь выразить их словами! Это вообще не истины, потому что истина возникает, как прояснение великой тайны в мире. А то, что я хочу узнать — детективные загадки, и решение их может быть только простым.

— Как по-твоему, — сказала Жанна, — в каком мире мы живем? В мире великих тайн или в мире простых загадок?

— Господи! Есть и то, и другое, и все перемешано, порой не отличишь и принимаешь за тайну то, что даже загадкой не является…

— Любовь — тайна?

— Ты хочешь, чтобы я сказал — да?

— Я хочу, чтобы ты сказал.

Мерсов посмотрел Жанне в глаза и увидел в них слезы. Жанна плакала, и слезы стекали по щекам, Мерсов никогда не видел, чтобы женщина плакала так тихо, буднично и откровенно.

Он не хотел говорить того, что сказал, но сказал, не думая:

— Я люблю тебя, Дженни. Я не могу без тебя.

Жанна улыбнулась сквозь слезы, губы ее дрожали, говорить она не могла и сделала единственное, чем могла ответить — прижала голову Мерсова к груди, и оба застыли, он слышал, как билось ее сердце, и свое слышал тоже, это был ритм мироздания, двойной перестук, постепенно слившийся в один.

Когда сердечные ритмы синхронизовались, Мерсов пришел наконец в себя и медленно высвободился.

— Я не обидел тебя? — проговорил он.

— Все в порядке, — сказала Жанна.

— Мне нужно подумать, — добавил он.

— Я понимаю…

И Мерсов ушел. Когда он проходил мимо двери Лидии Марковны, ему показалось, что кто-то смотрит в глазок. Мерсов вышел на улицу и быстро зашагал к перекрестку. Теперь он мог найти дом Ресовцева с закрытыми глазами.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Ночью он наконец встретился с Ресовцевым. Проспал недолго — может быть, несколько минут. Проснулся будто от удара током, пропущенного через все тело. Он стоял, вскочив с постели, на сырой земле, покрытой очень жесткой короткой травой, рыжей, будто сгоревшей. Воздух заговорил с ним тонкими струйками зеленоватого дымка, складывавшегося в мысли, проникавшие в тело сквозь кожу, а некоторые из самых вертких сумели попасть в рот и жгли язык. Мерсов разжевал эти мысли, проглотил и обернулся, но никого рядом не было.

«Вот мы и встретились» — эту мысль он только что проглотил, теперь это была его собственная мысль.

Мерсов хотел спросить — где он, куда попал, но глупых вопросов задавать не следовало, глупые вопросы подобны бумерангу, они вернутся и отвечать придется самому, а он не знал ответа и потому спрашивать тоже было бессмысленно.

«Встретились, — согласился он. — Здесь неуютно».

«Здесь нормально, — не согласился Ресовцев. — Ничто не отвлекает от разговора».

Мерсов не мог согласиться, но и спорить не стал тоже. Его отвлекало многое: светло-серое, будто крашенное серебристой краской, небо висело куполом и казалось тусклым старым вогнутым зеркалом — если протереть тряпочкой, то можно увидеть искаженные отражения всех тварей земных и всех растений, но на самом деле не было ни растений, ни тварей, только рыжая короткая жесткая трава, и может, потому небо ничего не отражало, нечего было отражать, но ровный стальной блеск отвлекал внимание, раздражал, Мерсов поднял руку и провел по небу ладонью от края до края, ладонь стала влажной, а небесная поверхность почернела, раздражавшая серость исчезла, черный цвет он любил, в темноте ему хорошо думалось, он так и оставил, а Ресовцеву было, похоже, все равно, возражать он не стал, хотя теперь его мысли — змейки, носившиеся в воздухе, — перестали быть видны и только ощущались, попадая на язык или в ушные раковины, или оседая на коже, особенно на ладонях.

«Ты быстро освоился», — произнес Ресовцев.

«Это Элинор?» — подумал Мерсов.

«Нет, — ответил Ресовцев. — Конечно, нет».

«Виртуальный мир? — сказал Мерсов, подняв руку и ощутив пальцами прикосновение пупырчатой, чуть влажной и почему-то немного липкой поверхности неба. — Ты придумал и записал его незадолго до смерти».

Интересно, подумал он, как отреагирует на эту информацию программа, оставленная Ресовцевым? В том, что он попал в виртуальный мир, Мерсов не сомневался. Мир был создан Ресовцевым, и сам создатель существовал здесь своими мыслями, струившимися из каждого облачка, каждой виртуальной молекулы. На сообщение о смерти демиург не мог не ответить — Мерсов, будь он на месте этого закупленного в собственной значимости существа, непременно растерялся бы.

«Ты меня озадачил, — сказал Ресовцев после долгого молчания, — Пришлось вернуться на сутки… Ты прав. Я действительно умер три дня назад».

«Ты знаешь, что умер?» — с глупой улыбкой спросил Мерсов.

«А ты уверен в том, что жив?» — вопросом на вопрос ответил Ресовцев и повел в счете в этом диалоге, потому что если Мерсову не удалось ни удивить, ни сбить с толка компьютерную программу, то Ресовцеву — или его записи в памяти компьютера — удалось Мерсова поразить и больше того: заставить ужаснуться мысли, которая не приходила ему в голову.

«Я… — пробормотал он. — Конечно. Жив».

«Не противоречь себе. Если ты находишься в виртуальном мире компьютера, то откуда тебе знать, что случилось с твоим прототипом? Если я — программа, то и ты тоже».

Мерсов укусил себя за палец, не ощутил боли и не смог сдержать крика отчаяния.

«Ну-ну, — сказал Ресовцев. — Не надо так бурно… Ты ошибаешься. Виртуальная реальность не имеет ко мне и к тебе ни малейшего отношения».

«И еще, — помолчав, сказал Ресовцев, — тебя не существует. Меня не существует тоже. Жанны, которую ты… я знаю о том, что между вами произошло… Так вот, Жанны тоже не существует».

«Да? — Мерсов то ли думал, то ли говорил вслух. — Значит, ничего не существует?»

«Существует все, — отрезал Ресовцев. — И мы существуем тоже».

Мерсов хотел было подумать, что слова эти логически противоречивы, но мысль, еще не родившись, угасла в подсознании, Ресовцев то ли перехватил ее, то ли перебил собственной мыслью — как бы то ни было, Мерсов отчетливо понял, что Ресовцев прав. И был прав всегда — даже тогда, когда