Черная рука - Стефан Толти

пришлось ампутировать ему конечность, и с тех пор Генерал стал пользоваться толстой тростью, которой часто размахивал, как боевой дубиной. На этом его военная карьера завершилась. Назначение комиссаром полиции Нью-Йорка выпало на трудные времена его жизни.

Обладавший торчащими усами и ярко-голубыми глазами Бингем производил впечатление настоящей динамо-машины, выдающей безграничные запасы энергии. Что касается особенностей его личности, то казалось, только Ивлин Во[347] мог бы вполне отдать ему должное. Генерал был прямолинеен, эпатажен, политически наивен и обладал одним из самых оригинальных словарных запасов среди деятелей американской политической сцены. Все, что он произносил, он изрекал с небывалой экспрессией. «Говорят, – писал один репортер, – что, когда он собирается выразить решительное мнение или твердую решимость, его челюсти щелкают так, что просыпается министерская кошка»[348]. Для придания своим словам убедительности Бингем лупил тростью по кафедре или любой другой удобной поверхности. Он был известен тем, что ругался, как морской пехотинец, говорил «эй ты» (привычка, приобретенная за время инженерной деятельности на прибрежных равнинах) и тем, что яростно ненавидел дураков.

Когда ему предложили занять должность комиссара Департамента полиции Нью-Йорка, Бингем удивился, но с готовностью согласился. Его знакомство с подчиненными и представителями городской прессы запомнилось надолго. Журналисты публично сокрушались, что не могут точно воспроизвести приветственную речь нового комиссара для своих читателей, поскольку в ней содержалось слишком много слов, «делающих ее непригодной для публикации в любом крупном богобоязненном журнале»[349], однако один репортер сумел воссоздать фрагмент, удалив оттуда все ругательства:

«Мужчины, я рад познакомиться с вами. Вы выглядите как мужественные офицеры. Я люблю мужественных. Я и сам стараюсь быть мужественным. Меня прислали сюда, чтобы выполнить определенную работу, и я собираюсь ее выполнить, если смогу и если у меня хватит сил… Мы пока не знакомы, но я явился сюда, не имея ничего против вас, не питая никаких подозрений… Но, клянусь девятью богами войны, вы будете иметь дело со мной, если не дай бог… Это прямой совет. Следите за тем, как вы исполняете свой долг, и не отказывайтесь от руки помощи, которую я вам протяну».

Копам это понравилось. Прессе понравилось еще больше. Речь, по меткому выражению одного из журналистов, «взорвалась шрапнелью: пиф, бах, бинг – Бингем!» Когда нового комиссара спросили, какие политические взгляды он исповедует, он ответил: «Знаете, американский военный – это просто американский гражданин, черт возьми!», что прозвучало необычайно остро в городе, который был прискорбно разделен между республиканцами и демократами. Воодушевленные газеты даже изобрели новый глагол «бингемить», что означало «говорить то, что думаешь».

Бингем многим напоминал Тедди Рузвельта, но без политической хитринки. Безусловно, он работал так же усердно, как Рузвельт (в том числе, к неудовольствию «синих мундиров», и по субботам), и у него были свои четкие требования: он стал добиваться, чтобы подчиненные встречали его громким военным приветствием, ввел в департаменте современную на тот момент систему карточного учета и усовершенствовал методы рекрутирования сотрудников полиции. Он завел досье на всех полицейских, хранившиеся в отдельных папках, и поклялся пресекать любые превышения должностных полномочий[350]. «Это будет либо правильное дело, – сказал он несколько загадочно, – либо пытка»[351]. Любой полицейский, который пренебрежет обязанностями или попадется на взятке, будет штрафоваться за первые два нарушения, «а потом за топор возьмусь я».

Он честно признался, что не доверяет никому – даже самому себе. Он открыто провозглашал, что должность комиссара – это коррупционная кормушка, и все, что он мог пообещать от себя, это попытаться противостоять соблазнам города. «Я буду следить за собой, – сказал он газете Los Angeles Times. – До сегодняшнего дня я вел себя удовлетворительно. Однако ничего не могу сказать о дне завтрашнем – как любой другой порядочный человек. Мне грозит единственная опасность – это деньги. Я могу быть охвачен, как вы понимаете, общим безумием. „Возьми миллион“, – прошепчет мне дьявол. И здравствуй, срам – с лошадьми, автомобилями, джерсейскими коровами и домом за городом, что закончится в итоге сумасшедшим домом или тюрьмой»[352]. В целом именно безжалостные амбиции, а не коррупция, изглодали организационную работу Бингема и его отношения с Петрозино. Но вначале, по крайней мере, казалось, что он полон решимости справиться с собой и своими недостатками.

Бингем с первого дня стал пользоваться успехом у публики. Жители Нью-Йорка давно хотели видеть на этой должности кого-то, кто проявил бы жестокость в борьбе с преступностью, и Бингем всецело соответствовал их ожиданиям. Грубоватая речь Генерала и воинственные метафоры указывали на то, что он готов вступить в войну с Обществом. «Жители Нью-Йорка, – писал один очевидец, – ожидают, что „Черная рука“ будет довольно жестко „забингемлена“, прежде чем сменится полицейское руководство»[353].

Петрозино был очарован новым комиссаром. Мак-Эду проявил себя искусным политиком, и именно он одобрил создание Итальянского отряда, но его сердце, казалось, никогда не лежало к борьбе. Зато Бингему не терпелось вступить в бой. Он приказал организовать непрерывное наблюдение в отношении предполагаемых лидеров крупнейших банд «Черной руки» и предложил любому полицейскому, который сможет обнаружить улики, позволяющие их осудить, повышение до детектива первого класса. «Наконец-то, – объявил Петрозино, – мы обрели комиссара, который нас понимает»[354]. «Мы» могло относиться к копам, к отряду, к итальянцам или ко всем сразу.

Для организации работы в своей новой «епархии» Бингем взял на должность заместителя комиссара полиции Артура Вудса. Вудс был еще одним янки – высоким, представительного вида, образованным. Он вырос в Бостоне, родившись в известной и богатой семье, учился в латинской школе, затем поступил в Гарвард. Молодой выпускник стал преподавать в Гротоне[355], где одним из его учеников был сам Франклин Делано Рузвельт, однако идиллический кампус подготовительной школы показался Вудсу слишком скучным. Вдохновленный набирающей ход Эпохой прогрессивизма[356], он уехал в Нью-Йорк и стал репортером газеты Evening Sun, зарабатывая ничтожные 15 долларов в неделю. Он снял комнаты в Гарвардском клубе[357] и вступил в Рэкетс-клуб[358], чтобы поддерживать форму[359].

Прежде чем согласиться на должность заместителя комиссара, Вудс попросил время на поездку в Европу за свой счет для изучения методов работы заокеанской полиции. Подробно вникнув в деятельность Скотленд-Ярда, он вернулся в Нью-Йорк[360]. Приступив к службе, Вудс проявил себя творчески мыслящим человеком, который гораздо лучше своего начальника умел проявлять простые человеческие качества. Один репортер, бравший у него интервью, заявил, что Вудс «производил сильное впечатление человека, которому свойственны энтузиазм, доброта, острое чувство юмора, умение получать радость от своей работы, любовь к честности и горячая