Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

Летом Татьяна подала документы на библиотечное отделение института культуры и, с удивительной легкостью сдав вступительные экзамены, была зачислена на первый курс.

Осенью она перебралась из рабочего общежития в общежитие студенческое и довольно быстро привыкла к новому своему окружению — трем вежливым, интеллигентным девочкам, как на подбор умненьким, добросердечным и некрасивым. Они быстро сошлись и скоро привязались друг к другу, общими усилиями пытаясь придать относительный уют кахнному жилищу, и, надо сказать, весьма преуспели в этом.

Началась новая жизнь: тихая и размеренная, с частыми походами в театры и музеи, посещением литературных вечеров и почти семейными ужинами в складчину.

Татьяна добросовестно посещала лекции и семинары, писала рефераты и курсовые работы, но однажды вдруг постигла весьма странную истину: учеба была для нее лишь отдохновением от посылочной каторги, и ничуть не более того. Однако и она, занимая некоторую часть сознания, нисколько не волновала душу и, уж конечно, не наполняла ее тем упоительным восторгом, который охватывал Татьяну всякий раз, когда чистый лист бумаги ждал от нее новорожденных слов.

Но чувство неудовлетворенности ощущалось смутно и, похоже, упрятано было в те глубинные плоскости души, содержание которых беспокоит нас крайне редко.

Все прочее в теперешней жизни Татьяну устраивало.

Вот только письма от бабушки становились день ото дня все тревожнее. Причиной ее волнений, скоро оказавшихся страхами, которые, в свою очередь, весной обернулись откровенным ужасом, отчетливо сквозившим с аккуратных страничек очередного письма, была Ольга.

О существовании младшей сестры, закрученная в водовороте своих неудач, Татьяна не то чтобы забыла, просто упустила из виду одно важное обстоятельство: Ольга росла — теперь ей было уже семнадцать.

В своем посылочном аду Татьяна никогда не задумывалась об этом, и если вспоминала вдруг сестру, то видела перед собой угловатую девочку-подростка, явно уступающую старшей во всем: от внешности до успеваемости в школе.

Ольга и впрямь росла девочкой тихой и замкнутой, ей с трудом давалась даже школьная программа, не говоря уже о дополнительных бабушкиных уроках: подруг, а в особенности друзей, шумной и всегда слегка восторженной компанией окружавших Татьяну, у нее не было. В итоге все отчего-то приняли как должное то обстоятельство, что маленькая неуклюжая и неулыбчивая девочка совершенно растворилась в тени своей красивой, общительной и, вне всякого сомнения, талантливой сестры.

В раннем детстве Татьяна безоглядно любила сестру просто за то, что она существует на свете, и очень переживала, когда бабушка за что-то бранила Ольгу, а та, насупясь, угрюмо молчала, не по-детски пряча слегка косящие глаза.

Позже присутствие рядом несимпатичной Ольги стало ее тяготить, но никому на свете, и даже самой себе, она никогда не призналась бы в этом и никак не проявила свои чувства внешне, разве что общение их с сестрой в последние годы было сведено до минимума.

Теперь она читала бабушкины письма со смешанным чувством тревоги и недоверия.

Тревога передавалась от бабушки, душевное родство с которой Татьяна ощущала всегда очень остро, а недоверие вызревало из собственного устойчивого представления об Ольге, безнадежно, как выяснялось теперь, устаревшего.

Изливая на страницы писем ужас и боль, бабушка тем не менее оставалась верна своему сдержанному, строгому стилю, и страшные, судя по всему, вещи, которые творились с сестрой, называла «в высшей степени недостойным поведением». Она писала, что Ольга «приятельствует с людьми сомнительной репутации» и «взрослые мужчины со скверными манерами купцов третьей гильдии» привозят ее домой под утро, писала бабушка о «вульгарной внешности» сестры и «непозволительных выражениях», которыми та отвечает на все попытки «достучаться до ее бедной, гибнущей души».

Татьяна в письмах, как могла, успокаивала бабушку, клятвенно обещая приехать на каникулы и попытаться образумить распоясавшуюся девчонку, хотя совершенно не представляла себе, каким образом это можно сделать.

В мае бабушка написала ей, что Ольга, которая в этом году оканчивала школу, неожиданно решила идти по стопам старшей сестры, ехать в Москву и поступать на факультет журналистики.

Татьяна несколько успокоилась. Неизбежный провал на вступительных экзаменах должен был, по ее разумению, немного осадить сестру.

Дальнейшее было и вовсе очевидным.

Ольга явно не захочет возвращаться под сень бабушкиного сада и, значит, вынуждена будет поступить на работу, дающую временную московскую прописку и крышу над головой. Разумеется, она не желала сестре тех физических и нравственных страданий, которые претерпела на этом поприще сама, и вовсе не собиралась рекомендовать ей идти работать непременно на почтамт. Но и всякая другая работа подобного рода — это Татьяна теперь знала точно — была немногим лучше ее недавней каторги: Москва не только не верила слезам, но и дорогого требовала за право быть ее гражданином. В этих условиях, здраво рассуждала Татьяна, Ольге будет уже не до «мужчин со скверными манерами купцов третьей гильдии».

Сестра приехала в Москву тридцатого июня, о чем предварительно, за два дня, телеграммой сообщила бабушка.

Эту дату Татьяна Снежинская запомнила на всю жизнь.

День был жарким, и Курский вокзал встретил ее спертым духом большого скопления томящихся на жаре людей, снеди, которую они сосредоточенно потребляли, не слишком чистых общественных туалетов, дегтя, мазута и еще какими-то типично вокзальными запахами неизвестного происхождения.

К счастью, дело близилось к ночи, к на людной платформе, уже подернутой фиолетовым туманом сумерек, гулял легкий, по-летнему ласковый свежий ветер.

Прибывший поезд неспешно катился вдоль перрона, лениво подтягивая болтающийся где-то в полутьме Татьяна напряженно вглядывалась в проплывающие (мимо окна вагонов, тщетно пытаясь заранее разглядеть «новую» Ольгу.

Поезд тем временем встал, и народ повалил из вагонов, застревая в узких коридорах, с разбегу налетая и спотыкаясь о чужие чемоданы.

Татьяна засуетилась.

— Танька! — неожиданно громко окликнул ее из толпы незнакомый женский голос.

Найдя глазами его обладательницу, Татьяна некоторое время судорожно соображала, где встречала красивую и необыкновенно яркую молодую женщину, казавшуюся диковинным экзотичесюгм цветком, невесть как очутившимся в зарослях серой толпы.

Потом вспорхнула мимолетная мысль о том, что экзотическая красавица обращается к какой-то другой Таньке, случайно оказавшейся рядом.

И только затем бочком проскользнула в сознание робкая догадка, которую оно поначалу категорически отказывалось принять.

— Оля? Ты?

— Я, блин! А вы, мадам, кого встречаете?

— Тебя, — совершенно невпопад и оттого как-то особенно жалко пролепетала Татьяна, снизу вверх глядя на шагнувшую к ней сестру и мучительно, остро, болезненно ощущая ее теперешнее абсолютное превосходство.

Мерцающий квадрат вокзальных часов, парящий в сгустившихся сумерках, неожиданно оказался в поле ее зрения будто специально для того, чтобы она запомнила этот момент с точностью до минуты.

НОВЫЙ ХОЗЯИН СТАРОГО ДОМА

— О Господи! — первым