Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

он даже не поздоровался, если память мне не изменяет, а заявил сразу же: «Тут у вас ночью преступление совершено. Зятя академика кто-то зверски зарубил в доме тещи. Так вот, есть подозрение, что это дело рук сбежавшего из мест заключения его сынка, внука, стало быть, покойного академика. Преступник еще не задержан, ведутся мероприятия, но я вам пока рекомендую воздержаться от поездок в одиночестве, а тем более — прогулок». Сказал, козырнул, как посторонней, и тут же в другую сторону отвернулся. Я толком еще ничего не поняла: какой зять, какого академика? Но только вижу, в будке у моего поклонника какие-то люди в штатском мельтешат, и вместо одного его мотоцикла — целых две «Волги»: одна черная, одна милицейская, канареечная. Ну я и поспешила убраться от греха подальше…

— И никому ничего не сказала?

— А ты вспомни, дорогой, как ты меня в то утро встретил? Тут не то что про гаишника какого-то — имя свое и то позабудешь! Но это опять же к делу не относится.

— Да, история…

— А ты ничего не сочиняешь, Лида?

— А какой мне резон сочинительством заниматься? Я к этохгу делу в отличие от некоторые никакого отношения не имею. Да и проверить мои слова не так уж трудно будет, я думаю, если вас эта история так уж захватила.

— Да, действительно, уточнить это не составит большого труда.

— Так что же выходит: Роберт сбежал из тюрьмы, заманил отца на дачу, убил его там, и… что? Его так и не поймали?

— Почему — не поймали? Может, и поймали.

— Но об этом никому не известно.

— А в те времена отчеты о делах такого рода печатать было не принято. Академик-то ваш был, между прочим, из этих самых… засекреченных. Так что взяли тихо, посадили тихо, на том и успокоились.

— Ну что значит — тихо? Все же не тридцать седьмой год был, семьдесят девятый… Следствие наверняка было, потом — суд. Почему же никого из нас не потащили в свидетели?

— А чему свидетелем ты мог быть? Ты что, видел, как это все происходило? Или этого самого Роберта близким другом был? Или вообще другом семьи?

— Нет, но Софью Аркадьевну-то наверняка вызывали и допрашивали.

— Ее-то, конечно, наверняка. Только вот кто из вас помнит, когда она после всей этой истории снова дома объявилась?

— Да, очень не скоро. Месяца через полтора, а то и больше. И уже как бы не в себе. То есть истории всем рассказывала одну чуднее другой, и каждый раз — новые.

— Вера, а ты или мама твоя не проведывали ее в это время? Пока она здесь отсутствовала, я имею в виду?

— Мама сначала звонила на городскую квартиру, там отвечала какая-то их дальняя родственница. Говорила, что Софья Андреевна в больнице, но почему-то умолчала в какой. Мама тогда специально поехала в город, к ним домой, чтобы понять, что происходит. Но дверь никто не открыл, а соседка сказала, что в квартире тоже была милиция, что-то искали, и потом какие-то люди в штатском находились постоянно, вроде бы дежурили, дожидались кого-то.

— Ну! Что я говорила! Это была самая настоящая засада: они ловили вашего замечательного эстета — Роберта.

— И что же, Вера, про Софью Аркадьевну соседка тоже ничего не знала?

— Практически ничего, она тоже слыхала от кого-то, что ее увезли в больницу.

— И на этом твоя мама успокоилась? На нее не похоже…

— Нет, мама не успокоилась, ты прав, это не в ее духе. Она стала звонить в милицию, по-моему, на Петровку, 38… И там ей, правда, не сразу, но все же объяснили, что у Софьи Аркадьевны не в порядке психика и ее поместили в институт имени Сербского. Мама и туда дозвонилась. Там подтвердили, что такая больная у них находится, но посетить ее до поры нельзя. Тогда мама стала писать в Минздрав, в ЦК, в газету «Правда» и еще куда-то… Меня она в подробности не посвящала. Но кончилось тем, что ей вдруг позвонили, вроде бы снова с Петровки, попросили приехать, и она пробыла там целый день. А когда вернулась, на ней лица не было. Толком ничего нам с бабушкой она рассказывать не стала. Сказала только, что видела Софью Аркадьевну и что состояние ее самое плачевное. Вроде бы она маму даже не узнала. Однако врачи обещали, несмотря на возраст, поставить ее на ноги. И действительно, через три (а не полтора! — как вам показалось) месяца Софья Аркадьевна вернулась. Но в каком она вернулась состоянии, все уже знают.

— Да-а, Вера, умеешь ты хранить тайны…

— Это чужая тайна… И потом, никто из вас никогда прежде этой историей особо не интересовался.

— Но все же, знаешь ли, если бы мы могли предположить такое…

— Вам было проще предположить, что я лгу.

— Ладно. Ты не лгала. Ты вообще никогда не лгала, ни разу в жизни… Так, Лида?

— Нет, конечно. Не так. Не надо меня провоцировать. Правду я говорю далеко не всегда, но, как выясняется, этот гpex водится не только за иной… Но в данном случае врать не было никакого резона. Мне-то эти гектары, к сожалению, ни при каком раскладе не наследовать…

— А кому наследовать?

— Как — кому?! Роберту! Он, надо полагать, уже отсидел свое и теперь занялся продажей наследства, недаром вдруг все всполошились и вспомнили про старый дом!

— Да, черт возьми, как ни парадоксально, но похоже на правду! Очень похоже.

— Но что же он не появляется здесь?

— А зачем? Чтобы пообщаться с призраками? И потом, с чего ты взял, что не появляется? Это мы теперь бываем здесь не так уж часто, кроме Олега, разумеется. Так кто знает, приезжал он или нет? Кто из вас, включая Веру, если она, конечно, снова не хранит чужую тайну, может представить себе, как он теперь выглядит? Может, он бомж какой, грязный и нечесаный. А может, совсем наоборот, навороченный бык на «шестисотом» «мерседесе». Этих теперь в поселке полно, вон какие дворцы себе оттюхали!

— Да, и снова ты права, Лида: тихий наш, славный сельский приют теперь черт знает на что стал похож.

— Да уж ладно, тихий! Целую ночь напролет вспоминали про всякие злодейства, а под утро — на тебе! — оказывается, приют наш сельский был тихим и славным. Сейчас заплачу!

— Ты не заплачешь… Но у нас здесь правда было если не тихо, то уж уютно и мило, по-домашнему… А теперь…

— А что — теперь? Пришли новые люди и устраивают все по-своему. У них, может,