Искатель, 2004 №11 - Сергей Юрьевич Борисов

ногу на ногу. Шум внизу постепенно начал стихать, должно быть, собравшиеся зеваки узрели спину самоубийцы и посчитали это дурным знаком, знаменующим неизбежный провал моих переговоров. Чей-то голос, точно в подтверждение этой мысли, заполнив тишину, произнес:

— Тяни брезент, дубина. Не видишь, что ли… — и тут же замолк.

— Итак, капитан, — молодой человек вновь смотрел на меня. — Возьмите, пожалуйста, свою «пушку» двумя пальцами за ствол, спусковым крючком к себе. Вот так… — он показал мне. Я послушно последовал его примеру, понимая, что разоружение будет только мне на пользу. — Вытяните руку… — Убедившись, что я выполнил все, как он сказал, молодой человек проделал то же самое. Ясно, он не блефует. Из такого положения весьма непросто сразу же воспользоваться оружием. — Вторую руку за спину. Так. Теперь по счету «три» бросайте оружие вон в тот угол. Разумеется, я сделаю это одновременно с вами.

Я кивнул, выражая согласие. Молодой человек начал считать, и, едва он произнес «три», оба револьвера, сверкнув на солнце, полетели вправо и, с грохотом ударившись вначале в стену — никто из нас не рассчитал силы броска, — упали на пол. На улице же наступило кратковременное замешательство, ропот пролетел по рядам зрителей и, видимо, органов правопорядка и служителей Асклепия. За стеной также послышался приглушенный шум, непонятно было, отчего он происходит, но, чтобы избежать возможной свалки с группой захвата, молодой человек подал голос, и одновременно с ним я спросил:

— Что дальше?

— Все в порядке, капитан… Дальше? Как, вы забыли? Я обещал назвать дату.

— Да, — я кивнул. — Дату. Я слушаю.

— Учтите, капитан, она будет двоякой.

— Не понимаю…

Молодой человек тянул время намеренно, это уже больше раздражало, чем заинтриговывало.

— Сейчас объясню, разумеется, на примере. Просто вы узнали об этой дате восемь лет назад, почти день в день с сегодняшним — как вам еще одно совпадение? — нет, не узнали, я неверно выразился. Или вспомнили, или ощутили потребность заглянуть в туманную даль прошлого именно тогда, но на самом деле… на самом деле… Все началось куда как раньше, если быть точным… — Он снова выдержал долгую паузу, пристально оглядывая меня, точно анализируя мое нынешнее состояние, а когда закончил анализ, произнес: — В начале лета тысяча девятьсот двенадцатого года от Рождества Христова.

Я ожидал услышать нечто более разумное и в ответ попросту расхохотался. Напряжение внезапно спало, мне стало легко и спокойно, все волнения, связанные с таинственной способностью молодого человека угадывать факты моей биографии, мигом улетучились; я даже допустил пару вариантов, где и при каких обстоятельствах он мог почерпнуть такие сведения. Что ж, вполне возможно, что я прав, процентов девяносто могу дать; осталось лишь сообщить ему об этом, сбить с толку, ошеломить и тогда уже — взять голыми руками. Не уверен, что он попытается после этого сопротивляться.

Молодой человек был смущен и несколько ошарашен моей реакцией, но всего лишь несколько мгновений. Лицо его скривилось, рот дернулся. Но более никаких иных эмоций я прочитать не смог, оно вновь стало бесстрастно-флегматичным, и такая же отстраненная улыбка вновь сморщила щеки молодого человека. Он сидел на подоконнике, привалившись к раме распахнутой половинки окна, отчего лицо его освещалось ослепительными солнечными лучами лишь наполовину, погружая вторую в непроницаемый мрак. Кажется, он чувствовал эту удивительную черно-белую симметрию своего лица. Посидев в таком положении около минуты без движения — мой смех умер сам собой, — он обернулся ко мне — тени разом стали мягче.

— Вы совершенно напрасно смеетесь, капитан.

— Вот как? Может, вы потрудитесь объяснить, отчего же?

Я снова не мог видеть его лицо. Молодой человек хмыкнул, но ничего не сказал.

— Решили прекратить дискуссию?

Молодой человек медленно произнес с легкой ноткой печали в голосе:

— Это не дискуссия, капитан. — Солнечный луч снова вырвал часть его лица из темноты.

— А что же?

— Узнавание. Долгий, мучительный, но необходимый процесс. Вы ищете себя во мне, меня в себе, мы медленно сближаемся, сходимся, начинаем понимать друг друга, осознаем сопричастность, согласие, сходство, идентичность. Мы проделываем путь друг в друга, становимся тем, кем надлежит нам быть, кем мы были когда-то и… на этом процесс заканчивается.

— А что начинается?

— Уже ничего, капитан. Ничего более не потребуется, никаких усилий, больших, чем были приложены, просто мы станем — и все.

Я покачал головой, но комментировать его слова не решился. Былой запал неожиданно испарился; еще минуту назад я собирался сообщить ему, что не верю его чепухе, что знаю, откуда он почерпнул свои сведения обо мне, что все представление, что он устроил передо мной, — не более чем грошовая комедия дельарте. Однако так ничего не сказал: не решился или побоялся прервать — не знаю, но почему-то мне захотелось дослушать молодого человека до конца. Он второй раз говорил об одном и том же, но дополняя и уточняя свои слова. Впрочем, разглагольствования молодого самоубийцы понятнее от этого не стали, скорее, напротив. Последняя его фраза мне понравилась меньше всего, но прервать я его не смог, хотя и побаивался, что молодой человек выкинет какую-нибудь штуку, все же, в некотором смысле, я у него в заложниках.

— Собственно, — продолжил он, — мы уже почти стали, разоружившись. Я сделал шаг навстречу вам, вам же остается сделать нечто подобное со своей стороны; тогда и только тогда вы сможете понять меня и оценить мои намерения. И поступите так, как велит вам рассудок.

— О чем вы?

— Давайте лучше вспоминать. Я говорил вам о двенадцатом годе, число помню плохо, уж извините, не то двадцатое, не то двадцать второе июня. Теплый летний денек, ясный, спокойный, ни ветерка, это я помню превосходно. Вы снимали тогда меблированную комнату, ну, комнату не комнату, но угол уж точно на последнем, шестом, этаже доходного дома госпожи Галицкой. Мерзкий, захолустный тупик на окраине города, в двух шагах от Невы. Зимой эти доходные дома наводнялись крестьянами, отправляющимися в столицу на заработки со всех окрестностей, летом же тупик пустел, поскольку все местные клошары — прошу прощения за французское слово, в те времена это было модным, — так вот, вся босота отправлялась, напротив, в пригород. Вы оставались едва ли не в гордом одиночестве, вечный студент, играющий на бегах и подрабатывающий в артелях на строительстве дорог; так, помнится, в восьмом году вы вкалывали на постройке моста, соединившего вашу глушь с центром города. Вы тогда читали репортажи со скачек в бульварных листках, скандалы, связанные с употреблением допинга, так это называлось в те времена, разного рода рекламы, сообщения о приеме на работу, бродили по городу