Искатель, 2004 №11 - Сергей Юрьевич Борисов

нами револьверы. Прежняя маска внимательности и сосредоточенности в мгновение спала с его лица, Добролюбов расхохотался уверенно, побеждающе и, смеясь, покачал головой:

— Ну что вы, капитан, вы плохо обо мне думаете. Все будет иначе. Вы узнали меня. — Он перестал смеяться и уже спокойно продолжил: — Это главное. Я попросту разбудил то ваше чувство, вы последуете ему — сейчас или потом, — и все ваши треволнения кончатся раз и, поверьте, навсегда. Сюда, в этот мир, вы уже никогда не вернетесь.

— Что вы намереваетесь сделать?

— Ничего особенного. Не волнуйтесь так, капитан, иначе вас хватит удар, а еще одной вашей жизни я просто не переживу. Мы поступим с вами иначе. Проще и умнее будет, если я, — снова быстрый поворот головы, — попросту полечу вниз.

Пауза. Наконец мне удалось разлепить запекшиеся губы.

— Что вы сделаете, Добролюбов? — спросил я каким-то свистящим шепотом.

— Смотрите, капитан, — он снова улыбнулся своей бесшабашной улыбкой и резко подался назад, в окно. Мгновение спустя кроссовки его стукнулись о край подоконника.

Я вскрикнул и бросился, бестолково размахивая руками, к окну. В тот миг мне казалось, что прошла вечность, прежде чем я пересек те три метра, что разделяли меня и молодого человека. Он продолжал по-прежнему улыбаться, каким-то чудом ему удалось удерживаться на подоконнике, но тело его все больше и больше кренилось назад, медленно выпадая из окна шестого этажа. Когда я достиг окна, тело его уже находилось на улице, лишь ноги все еще оставались в проеме рамы, так же неторопливо и не без некоторого оттенка величия продолжая неумолимое движение прочь из комнаты и вниз. На лице его все так же играла знакомая довольная улыбка, казалось, сам процесс доставляет Добролюбову неизъяснимое наслаждение.

Я выбросил руки вперед, одной стараясь вцепиться, пока еще не поздно, в куртку Добролюбова, другой — захватить для подстраховки раму. Но пальцы мои, готовые сжаться на рукаве, схватили пустоту — к несказанному удивлению, — я еще успел удивиться. Нога предательски заскользила, ладонь прошла мимо рамы, лишь подушечки пальцев обожгло касанием о дерево, меня понесло в проем окна. По инерции я последовал, не поддерживаемый уже ничем, следом за молодым человеком.

Толпа ахнула. Улыбающееся лицо Добролюбова исчезло передо мной, точно его и не было, я услыхал смех молодого человека позади себя, когда уже оказался на улице полностью, ноги мои шаркнули по подоконнику, ничем не в силах помочь. В этот миг до моего слуха донесся голос какой-то женщины: «Какой ужас, он все-таки выбросился». Тотчас мозг мой перестал занимать себя проблемами спасения, я вспомнил одеяние Добролюбова. А затем все мысли разом испарились, тело, вспомнив навыки, принялось группироваться, готовясь к удару, в поле зрения попал жалкий клочок брезента, растягиваемый полудюжиной крохотных людишек. Они на глазах увеличивались многократно, спасение росло, я извернулся, брезент послушно исчез, его место заняло здание доходного дома, стремительно уносящееся ввысь, и растущая глубина белесого выцветшего неба; в тот же миг до сознания донесся глухой удар, я всей спиной почувствовал невыносимо яркую вспышку боли от соприкосновения с брезентом, и толпа ахнула вновь.

Виктор ЛАРИН

ЭСТАФЕТА

Не знаю, как другие, но я в приметы верю. Во всяком случае, в «тринадцатое число»…

13-го меня отчислили из космошколы.

13-го погибли в автомобильной катастрофе мои родители и единственная сестра.

13-го я сел на два года в тюрьму.

Все это случилось в разные годы, разные месяцы (полагаю, в разные дни недели), но, однако ж, отмечено одним роковым числом. Тут есть над чем задуматься!

Тринадцатого августа в дверь моей квартиры громко забарабанили. Дурные предчувствия не обманули: задевая плечами дверные косяки, в комнату шагнула гориллоподобная фигура в живописно-ярком костюме. У меня даже зарябило в глазах.

— Я от Папочки Би, — заявил гориллоподобный, жуя резинку.

Это было и так понятно. Папочка Би — щедрый старикан, но педант. Знающие люди предупреждали меня об этом. Но меня прельстило то, что Папочка Би ссуживал деньги игрокам под мизерные проценты. Правда, и возврата требовал неукоснительно в срок.

У меня срок истекал в полдень.

— А нельзя?.. — начал было я, но умолк, поняв, что «нельзя».

Гориллоподобный осведомился:

— А как насчет ванны? — И вздохнул: — Если хочешь знать, у босса аллергия на пороховой дым.

Я ответил, что не вижу большого резона кредитору топить клиентов в ванне, словно слепых котят.

Гориллоподобный ухмыльнулся:

— Клиентов, но не должников!

— На моих часах только десять…

— Прекрасно. Видно, ты сумеешь за два часа обчистить Национальный банк. Желаю успеха, компьютерный гений!

И, шутливо ткнув меня в живот указательным пальцем, словно дулом пистолета, гориллоподобный заржал.

— Я не прощаюсь, малыш, — сказал он уже у порога. — Да… Воду в ванне можешь подогреть по своему вкусу!

И он исчез, оставив у меня радужные воспоминания. В запасе у меня было слишком мало времени. В записной книжке я нашел адрес, который дал мне бывший однокашник. Я вызвал по телефону воздушное такси.

Засовывая во внутренний карман плаща бумажник с подписанным чеком, я подумал, что моим кредиторам, возможно, придется бросать монетку — кто выиграет и кому достанется.

— Как, вы сказали, зовут пилота, господин Найт?

— Банни Ферст. — Господин Найт, мой работодатель, протянул через стол пухлую руку. — Вот моя визитная карточка. Покажете Ферсту. Он отвезет вас куда надо.

Лифт вынес меня на плоскую крышу здания, где располагалась стоянка аэротакси.

До Европы я долетел на лайнере «Российских Космических Линий» (Найт, вероятно, прикинул, что у русских билет дешевле). Ах, незабываемые две недели!: Все-таки жаль, что я не смог стать космонавтом. Ну да что теперь вздыхать…

Евробург — юпитерианская столица — правда, мне совсем не понравился: жуткий лабиринт Минотавра, только во льду. От космопорта до центра меня домчал по сверкающим туннелям санный электропоезд, составленный из дюжины открытых платформ с голыми алюминиевыми сиденьями. Ветер пронизывал до костей, зад примерзал к металлу. Пассажиры кутались в меховые шубы, на мне же был летний плащик. В центре ледяного городка вовсю пылал неон, я увидел наконец заманчивые вывески. В первом же баре, куда я заскочил, дрожа от холода, автомат любезно предложил мне освежающий напиток со льдом. Это было не очень остроумно, но автомат мне объяснил, что в Евробурге «сухой закон». Я обратил внимание, что стойка бара-автомата носит следы вандализма. Кроме меня в наполненном громкой музыкой помещении не было ни души.

Длинный, нескончаемо длинный барак из гофрированного алюминия…