Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

человеком сугубо земным… кстати, родился под знаком Овна. Конечно, он не верил в знаки, но Роза, его уважаемая жена, обожает астрологию и вечную молодость. Она не уставала повторять, что Иосиф стал прекрасным экспериментатором потому, что он Овен, да еще в управлении Урана. Это я к вопросу о мистике и магии. Квантовая магия, конечно, дань литературе… Вы читали Лема? — неожиданно спросил Гуан, подняв на Розенфельда устремленный сквозь него в бесконечность взгляд.

Розенфельд считал, что готов к любому вопросу, но имя польского фантаста заставило его на мгновение смутиться. Несколько романов и эссе Лема Розенфельд читал давно, но фразу, на которую намекал профессор, помнил, а смутился, потому что не подумал об этом высказывании Лема сразу, наткнувшись на термин «квантовая магия».

— Любая продвинутая технология, — процитировал он, — сначала выглядит магией. Примерно так?

Профессор медленно кивнул, напомнив Розенфельду теперь не китайского болванчика, а Будду, обнаружившего, что нерадивый ученик не так туп, как представлялось.

— Когда Пол Квят провел свои первые бесконтактные наблюдения, — сказал профессор, внимательно наблюдая, как воспринимает его слова собеседник, — результаты многим, не знакомым с методикой и идеологией, представлялись именно магией[4]. Название прижилось. Сейчас, во всяком случае, когда физик говорит о магии, он имеет в виду самое передовое оборудование и самые продвинутые результаты чрезвычайно тонких опытов, которые еще четверть века назад невозможно было провести.

— А еще… — сказал Розенфельд. Он не собирался говорить ничего подобного, но мысль пришла в голову неожиданно, а слова последовали за мыслью так быстро, что он не смог сдержать ни того, ни другого. — А еще есть магия женского взгляда, и это тоже явление сугубо реальное, к сверхъестественным силам не имеющее никакого отношения.

— Простите, — добавил он, скрывая смущение.

Взгляд профессора потеплел. Из неожиданной фразы Розенфельда Гуан понял больше, чем тот хотел сказать. Разговор — это Розенфельд почувствовал прежде, чем профессор раскрыл рот, — претерпел качественное изменение, перешел в другую плоскость, превратился из допроса в беседу людей, с полуслова понимающих друг друга.

— Конечно, — сказал Гуан, — вы правы. Роза филолог по образованию, если вы не в курсе. Русист. Не очень востребованная здесь профессия, хотя некоторые эмигранты из Союза неплохо устроились. И Роза могла — в Мичигане, например, или в том же Северо-Западном. Но Иосиф получил ставку здесь, и Роза поехала с ним, отказалась от научной карьеры. То есть со стороны выглядело, будто отказалась. На самом деле ее научная карьера продолжалась даже более блестящим образом, чем если бы Роза по-прежнему занималась творчеством русских писателей второй трети девятнадцатого века.

— Муж, — пробормотал Розенфельд.

Гуан медленно кивнул — Будда соизволил согласиться с учеником.

— Роза понимала Иосифа до мельчайших деталей его сложного характера. И это, удивительным — магическим, если хотите, — образом позволяло ей принимать за Иосифа решения, связанные с сугубо научными, даже с сугубо практически научными, действиями. Мы знакомы четверть века, я это наблюдал с самого начала и до сих пор поражаюсь. Если бы не Роза, Иосиф, скорее всего, не стал бы совершенствовать эксперимент Намекаты. Если бы не Роза, Иосиф не стал бы связываться с экспериментами по квантовому запутыванию[5] и телепортации. Роза слушала наши разговоры, как нам казалось, вполуха, готовила чай, она изумительно заваривает чай по-китайски, желтый, который, кроме нас троих, здесь не пьет никто. Роза слушала, а потом говорила: «Ося, тебе нужно это сделать. Это так интересно!» Иосиф морщился: «Очень сложный эксперимент, Рози, невероятно сложный. Не уверен, что…» — «Получится!», — ставила точку Роза. Она любит все новое, молодое — и в науке, и в жизни. Роза говорила: «Получится», и у Иосифа все получалось. Включая…

Профессор замолчал, не закончив фразу, и стал перебирать лежавшие в поддоне на столе бумаги. Розенфельд видел, что Гуан ничего не искал, отвлекал внимание от только что сказанного. Не договорил. И уже понимая профессора с полуслова, Розенфельд понял и то, чего тот не хотел договаривать. В последней статье Штемлера, кроме формул, было длинное, наводившее скуку, название и десяток связующих слов.

— Включая эксперимент, предложенный в девяносто восьмом году Тегмарком, — тихо произнес Розенфельд. — Квантовое самоубийство.

— Да, — сказал Гуан. — Нелепая идея. Каждый физик это понимает[6].

— И профессор Штемлер…

— Безусловно, — повторил Гуан. — Иосиф понимал лучше, чем кто бы то ни было.

— И тем не менее в его последней статье содержались расчеты.

— После этого — не значит вследствие этого.

— Безусловно, — повторил Розенфельд следом за профессором. — Само по себе — да. Но… Профессор Штемлер публикует статью о способе экспериментальной проверки квантового самоубийства. Через несколько месяцев профессор неожиданно умирает. Постдок, работавший под его руководством, пишет заявление в полицию, сомневаясь, что смерть профессора могла быть вызвана естественными причинами, хотя врач, констатировавший смерть, счел ее естественной.

— Поинтересуйтесь у Браннера, — раздражение профессора, наконец, вырвалось и мгновенно, как показалось Розенфельду, заполнило комнату, будто кто-то впустил горчичный газ. — Парень немного свихнулся после смерти учителя. Бывает.

— Вы об этом говорили с ним и миссис Штемлер до моего прихода?

— Да.

— Но не убедили.

— Нет.

— Эксперимент можно было назвать иначе. Почему квантовое самоубийство?

— Название — дань пиару, — буркнул профессор. — С Тегмарком — это профессор физики из Колумбийского университета — Иосиф спорил еще на конференции в Бристоле, где Макс докладывал свою теорию четырехуровневого многомирия.

Гуан с подозрением посмотрел на Розенфельда — если тот не читал о типах многомирия и не понимает, о чем идет речь, то объяснение может затянуться.

Розефельд улыбнулся:

— Я знаком с этой идеей. Тегмарк утверждает, что физические миры не описываются математикой, они сами и есть математика. Все мироздание состоит из математических структур, даже этот камень на вашем столе.

— Камень, да. Это кусок реголита, кстати. Массой триста четырнадцать граммов. Привезен астронавтами с шестнадцатого «Аполлона». Символично? Именно как иллюстрация математического многомирия.

— Триста четырнадцать… Число «пи». Символично.

— Очень хорошо, — оживился профессор. — Так вот, все мироздание есть математика. Это один тезис, который оспаривал Иосиф, влюбленный в экспериментальную физику. Он ненавидел математику, хотя пользовался ею виртуозно. Вторая идея Тегмарка — а по времени публикации первая — та самая идея квантового самоубийства. Оригинальная идея, но у нее есть непоправимый изъян: это, как и математическое многомирие, идея чисто математическая, в жизни ее реализовать невозможно в принципе.

— Вот как… — пробормотал Розенфельд.

— Конечно. Понимаете, молодой человек, чтобы после смерти в этой вселенной оказаться в другой, где вы остались живы, нужно, чтобы смерть наступила за квантовое время — ведь процесс перехода из одной ветви многомирия в другую сугубо квантовый. Представьте, что вы стреляете себе в