Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

и собрался было забраться в архив CNN, но усилием воли заставил себя вернуться к статье, в названии которой ему привиделось некое противоречие. Штемлер был экспериментатором — выступая по телевидению, всегда рассказывал о проведенных опытах, о результатах и (в ответ на стандартный вопрос ведущих) о том, как результаты тончайших квантовых экспериментов станет возможно (желательно, в ближайшем будущем) использовать в промышленности и повседневной жизни. В каждой передаче ведущий произносил одну и ту же фразу — видимо, чтобы вызвать у телезрителя просчитанную эмоцию, постоянную, как выделение слюны у собак Павлова при яркой вспышке лампы. «Все знают, — радостно сообщал ведущий, — что, если бы не наша лунная программа, о которой в те годы говорили, что она никому не нужна, кроме политиков, так вот, если бы не полеты «Аполлонов», на кухне у каждой хозяйки не было бы тефлоновых сковородок! Полет на Луну — и тефлон в кухне! А ваши эксперименты, профессор, позволят ли они…» — «Конечно, — отвечал Штемлер и принимался объяснять, какие замечательные блага ожидают в ближайшие годы простого налогоплательщика, но успевал произнести ровно два с половиной слова, поскольку на третьем ведущий перебивал гостя и с сожалением сообщал, что время передачи подошло к концу, и о великолепных успехах современной физики мы узнаем в одной из ближайших программ, спасибо, профессор, всего вам хорошего и всяческих успехов в вашей таинственной науке. Перед тем, как появлялась заставка, Штемлер успевал договорить третье слово в начатом предложении, но зритель не успевал услышать, потому что музыка встревала чуть раньше, чем появлялась картинка.

Экспериментатор, да. А последняя статья — сугубо теоретическая. Розенфельд пролистал на экране то, что обычно называли текстом: на деле текста в семистраничной статье набиралось максимум на один не очень длинный абзац. Остальное — формулы, графики, математические значки и ссылки на инфинитную математику, о которой Розенфельд слышал просто потому, что слышал обо всем, что происходило в науке, обращая при этом внимание только на то, что было ему интересно в данный момент, а таинственная инфинитная математика в список его оперативных интересов пока не входила.

Какое все это может иметь отношение к смерти Штемлера? Нужно понять, как песчинка (силикатное тело неправильной формы размером меньше миллиметра) попало в кровь. Песчинку шприцем не введешь, да никто и не делал Штемлеру укола, профессор был в комнате один, дверь заперта изнутри, ключ торчал в замке.

Все это содержалось в отчете службы 911, поступившем в полицию в ответ на запрос Сильверберга, вынужденного после аутопсии открыть дело.

Розенфельд сделал несколько пометок на полях прочитанных статей и позвонил Сильвербергу. Инспектор, по идее, должен был уже вернуться после разговора с вдовой Штемлера и с его постдоком.

— Ну? — сказал Розенфельд, когда инспектор устало произнес: «Да, я уже у себя».

— Полиции там делать нечего, — продолжил Сильверберг после долгого молчания, в течение которого Розенфельд слышал шаркающие звуки, будто приятель тщательно собирал ребром ладони со стола хлебные крошки. На самом деле инспектор тер свободной рукой щеку, продолжая другой рукой прижимать аппарат к уху. — Штемлер вошел в свой домашний кабинет около половины седьмого вечера, будучи вполне здоровым и бодрым. По словам вдовы. Заперся изнутри — он всегда так делал, когда хотел поработать в одиночестве.

— Заперся от жены? Мог бы попросить не мешать.

— Я спросил об этом. Миссис Штемлер ответила, что привычка запираться появилась у мужа много лет назад, когда их единственный сын, бывало, ломился в кабинет, несмотря на строгий приказ отца и запрет матери.

— Сын? — удивился Розенфельд. — Не видел указаний о сыне. В Википедии об этом ничего нет.

— Арнольд, — вздохнул Сильверберг, — умер еще в Москве в возрасте семи лет от инфекционного менингита, и родители предпочитали об этом не упоминать.

— Понятно, — буркнул Розенфельд. — Нигде не упоминать, но все время помнить…

— Это не имеет отношения к делу, согласен?

Розенфельд пожал плечами, но этот жест, естественно, прошел мимо внимания Сильверберга.

— Профессор заперся, как обычно, — подчеркнул инспектор голосом последнее слово. — До половины девятого из кабинета не доносилось ни звука. По словам миссис Штемлер, за это время никто в квартиру не входил и не выходил, дверь в кабинет была постоянно в ее поле зрения, поскольку все это время миссис Штемлер находилась в гостиной, где читала роман Базена «Супружеская жизнь». В русском переводе.

— Что-то не в порядке в супружеской жизни? — заинтересованно спросил Розенфельд.

— В романе или у супругов Штемлер?

— У супругов, конечно.

— Миссис Штемлер об этом не говорила. А роман она перечитывала много раз.

— Продолжай…

— В половине девятого миссис Штемлер отложила книгу и крикнула мужу, что чай будет готов через несколько минут. Традиция: пить вечерний чай с домашним пирогом, который пекла миссис Штемлер. В тот день был яблочный. Сегодня — сливовый.

— Ага, — сказал Розенфельд.

— Она угостила меня пирогом, и я не отказался.

— «Еще не стерлись башмаки, в которых мужа в землю положила…»

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего, — вздохнул Розенфельд. — Наверно, женщинам нужно как-то отвлекаться от печальных мыслей. Пирог, например, испечь…

— Не знаю. Если хочешь, вечером спрошу у Мэгги, как она будет переживать, если я умру при исполнении служебных обязанностей.

— Пирог не подгорел?

— Нет. Тебя пирог интересует или…

— В том числе.

— В общем, все было как всегда. Она позвала мужа, тот на протяжении многих лет отвечал «Сейчас, милая». Миссис Штемлер разлила чай по чашкам, положила на тарелочки пирог и позвала мужа еще раз, немного уже обеспокоенная молчанием. Ответа не было. Она постучала. Потом дернула за ручку — заперто. Крикнула. Подергала. Несколько раз позвонила мужу на мобильный. Звонки она слышала. И впала в панику.

— Представляю, — буркнул Розенфельд. — Поскольку смерть выглядела естественной и подозрений не вызвала, то следственные действия не предпринимались: осмотр места, снятие улик, отпечатков пальцев…

— Сразу — нет, — признал Сильверберг. — Только после заключения Тома. Пока мы с миссис Штемлер беседовали, криминалисты поработали в кабинете профессора. Ничего, что могло бы вызвать подозрение. Отпечатки пальцев только самого Штемлера и его жены. Окна — их там два — закрыты на задвижки, причем, сверху и снизу, открыть и затем закрыть створки снаружи невозможно. Дверь в кабинет одна. Так что…

— Можно подумать, — сказал Розенфельд, — если бы ты доказал, что комната не была закрыта, это что-то изменило бы в выводе. Кто бы там ни был, как он — или она — мог запустить песчинку в кровь Штемлера, если следов укола Том не обнаружил? И еще: я не получил результатов химического анализа песчинки.

— И не получишь, — буркнул Сильверберг. — Их нет.