Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

висок из пистолета. Конечно, вы умрете, но произойдет это не мгновенно, а спустя минуты — сердце остановится, а мозг будет умирать еще минут пять, если не больше. Квантовыми процессами здесь не пахнет. Любой другой способ расстаться с жизнью здесь, чтобы продолжить жить в другой вселенной, обладает таким же изъяном: процесс умирания сугубо классический, а процесс перехода — сугубо квантовый. «И вместе им не сойтись», — как писал великий англичанин больше века назад, правда, совсем по другому поводу.

— Однако, — тихо произнес Розенфельд, — если дочитать поэму Киплинга до конца, чего обычно не делают, то окажется, что Восток и Запад все-таки сумели сойтись и даже понять друг друга.

Гуан постучал по столу тонкими, как у скрипача, пальцами. Наклонил голову, посмотрел на Розенфельда новым взглядом.

— Именно. Вы хорошо чувствуете физику…

— Скорее, хорошо помню литературу.

— …и, значит, — продолжал Гуан, не обратив внимания на реплику Розенфельда, — понимаете, почему Иосиф, принципиально не соглашаясь с идеей Тегмарка, хотел доказать, что квантовое самоубийство возможно.

— Существуют же сугубо квантовые, казалось бы, явления в сугубо классическом мире. Гелий-три, например.

— А вы говорите, что не поняли последнюю работу Иосифа! — воскликнул Гуан.

— Формулы не понял, только идею. — Розенфельд улыбнулся.

— Тогда вы понимаете, почему Иосиф последние годы посвятил экспериментам, которые называл «квантовые эффекты в классическом мире».

Розенфельд промолчал.

— Иосиф был блестящим экспериментатором, — задумчиво проговорил профессор. — Двадцать лет назад он поставил свой первый эксперимент по бесконтактному наблюдению. Увидеть то, что, по законам классической физики, увидеть невозможно. Квантовая физика позволяет увидеть невидимое. Иосиф не стал повторять эксперимент Квята. Он начал строить аппарат, который в принципе работать не мог. В принципе! Нужно было фиксировать не одиночный фотон, отраженный от полупрозрачного зеркала, а классический вариант телепортации. Такую аппаратуру начали делать только два года назад, когда научились сохранять запутанность в сложных системах. Двадцать лет назад никто этого не умел, и аппаратуры такой не существовало. Эксперимент Иосифа был обречен, и об этом ему все мы говорили. Но он начал собирать свой аппарат и открыл так называемый «эффект Штемлера» — границу применимости классической физики. Это тоже была большая проблема, только — другая. Может, даже более важная, чем бесконтактное наблюдение. Определить, на каких расстояниях перестает действовать классическая механика и начинает действовать квантовая. В любом учебнике написано, что на расстояниях, сравнимых с размерами атомов и молекул, действуют квантово-механические законы, а в больших системах — в куске железа, скажем, — классические. Это как с кучей… Когда отдельные песчинки становятся кучей песка? Сто песчинок — это куча? А триста? Нет? А миллион? Наверно, уже куча, и описывать ее математически нужно именно как кучу. Не отдельные частицы, а сплошная среда. Но сколько конкретно песчинок — граница? Никто этого точно сказать не может. Вот и здесь так же. До Иосифа говорили, что граница применимости квантовых законов очень расплывчатая, точного значения не существует. Иосиф эту величину определил. Искал вовсе не ее, хотел получить близкий к ста процентам уровень бесконтактного наблюдения. А нашел границу между классическим и квантовым мирами. Формулу.

— Ее, — Розенфельд помедлил, — признали? В том смысле, что…

— Пользуются ли? Пользуются. Точнее, ссылаются на эту формулу, когда хотят показать, что на самом деле в собственных экспериментах Штемлер не определил границу, которую описал формулой.

— То есть, — Розенфельд смахнул с подбородка солнечный зайчик, повернувшись к свету щекой, и зайчик, терпеливо поерзав, устроился за правым ухом, — нашли ошибку в эксперименте?

— Нет, конечно! — возмутился Гуан. — Эксперименты Иосифа всегда были методически безупречны. Можно поспорить с интерпретацией, но результаты никто не оспаривал.

— Формула — интерпретация или результат?

— И то, и другое. Граница между классическим и квантовым измерением проведена правильно. Но пользоваться формулой тем не менее невозможно, вот в чем проблема.

Розенфельд приподнял брови, а солнечный зайчик куда-то сбежал — солнце опустилось, и стекло, в котором он отражался, стало серым.

— В формулу, — пояснил профессор, — нужно подставлять числа, верно? Проблема с числами. Их и тогда, и сейчас невозможно было определить точно ни в каком эксперименте. Если эксперимент ставится как классический, на результат влияют неизмеримые квантовые величины. А если эксперимент ставится как квантовый, то результат искажается из-за классических начальных условий.

— Заколдованный круг?

— Никакой магии, — пробормотал Гуан. — Иосифу это все-таки удалось. Хотя нужны, конечно, подтверждающие эксперименты, а теперь, когда Иосифа нет, кто их будет ставить?

Профессор хотел, видимо, услышать от Розенфельда твердое «никто», но услышал другое:

— Я так понял, — осторожно произнес Розенфельд, — что Штемлеру удалось провести принципиально квантовый эксперимент в принципиально классических условиях?

— Вы поняли верно. Может, вы поняли также, что это означает?

— Можно, — более уверенно заявил Розенфельд, — устроить квантовое самоубийство в классическом мире. Да? Так, чтобы сознание успело переместиться в другую реальность?

Гуан кивнул.

— Расчет — в последней статье, — сказал он.

Профессор перевел взгляд на потолок и задал, наконец, вопрос, которого ждал Розенфельд:

— Но вас интересуют не прежние эксперименты Иосифа? Ох уж эти названия! Квантовое самоубийство! Квантовая магия! Телепортация! Красиво, эффектно. И вот уже полицейский эксперт предполагает, что Иосиф мог умереть не от внезапной остановки сердца, а от того, что неудачно провел на себе эксперимент по квантовому самоубийству. Я верно понял цель ваших вопросов?

Розенфельд подался вперед и положил ладони на стол.

— А это возможно? Если вы спросили меня и думали, что я хотел спросить вас, значит, сама мысль независимо от моего вопроса приходила вам в голову?

— Название провоцирует воображение. Нет, конечно, никакого отношения смерть Иосифа к его экспериментам иметь не могла. И давайте закроем тему.

Розенфельд поднялся.

— Прошу прощения, что отнял у вас время.

— Рад был поговорить, — пробормотал Гуан.

Розенфельд пошел к двери, чувствуя спиной пристальный взгляд. Почему-то ему показалось — субъективное и ничем не оправданное ощущение! — что вслед ему смотрел не профессор Гуан, а покойный профессор Штемлер.

* * *

— Замечательная женщина, — сказал Сильверберг.

Разговор на этот раз происходил в кабинете инспектора, куда Розенфельд зашел, вернувшись из университета. Он не ожидал застать приятеля на рабочем месте, позвонил со стоянки, чтобы узнать новости, но Стив сказал «Приходи, я у себя», и Розенфельд взбежал на четвертый этаж, не дожидаясь лифта.

— Мы очень хорошо поговорили, — продолжал инспектор. — Миссис Штемлер из той категории женщин, которые говорят только то, что считают нужным, и только тогда, когда уверены, что промолчать невозможно.

— Иными словами, — сделал вывод Розенфельд, — новой информации тебе получить не удалось, зато ты выслушал немало хорошего о покойном профессоре.

— И о его молодых сотрудниках.

— Она объяснила, почему вслед за Браннером стала настаивать на