Врата тайны - Ахмет Умит

Медник громко рассмеялся:

– Ты мне понравился, чужак! Смешной ты человек, да и только.

– Ты еще смешней, но сам этого не понимаешь.

Он не понял, похвалил я его или обругал, но на лице его отразилась обида. Он грубо сказал мне:

– Проваливай отсюда, бродяга. Хватит с меня твоих разглагольствований, вали отсюда, тебе говорят.

– Я не уйду, – решительно возразил я, – если бы даже захотел, не смог бы. Витрина твоей лавки, сама лавка, ты, я, сияющее на небе солнце – все ждут его. Все находятся здесь ради него.

Я увидел, как в его узких без ресниц глазах вспыхнул гнев.

– Эй, наглец, – повысил он голос, – юродивый, проваливай отсюда, не понятно, что ли…

Тут он заметил что-то вдалеке и примолк, будто хотел проглотить уже произнесенные слова.

Я повернулся и увидел то, что уже увидел медник.

Он приближался. Он сидел на муле в невзрачном тюрбане, спину его прикрывал тонкий темный плащ. Он слегка раскачивался из стороны в сторону на медленно вышагивавшем животном. Рядом с ним шли семь его мюридов [22]. Не было понятно, почему они шли за ним, медленно передвигая ноги, подстраиваясь под шаг мула: то ли боялись, что кто-то может причинить ему вред, то ли хотели провести еще хоть немного времени рядом с любимым учителем.

Наш нервный мастер медных дел, как увидел любимца Аллаха Мухаммеда Джеляледдина, сразу утратил весь пыл, похоронил гнев внутри. Он забыл про меня и в полном восторге, слегка приоткрыв свой рот, похожий на маленькое дупло, наблюдал, как мимо него проходит один из самых достойных людей Коньи. И чтобы медник наконец понял, какое уважение я испытываю к любимцу Аллаха, я дотронулся до его плеча и сказал:

– Вот ты и увидел, кого я ждал. И если увидел, то понял, откуда я смог узнать, что жду именно его.

Не дав бедняге меднику возможности меня остановить, я бросился прямо к мулу. Все семь мюридов тут же сомкнулись перед своим учителем. «Кто этот черноволосый, чернобородый, черноглазый, одетый во все черное человек? Если его сердце так же черно, то пусть даже не пытается сквозь нас пройти» – говорил весь их вид.

Джеляледдин же был спокоен, как тихая стоячая вода. Он посмотрел мне в глаза, и мне показалось, что на меня лег луч яркого света.

Джеляледдин посмотрел мне в глаза, и бутоны роз в садах Коньи, ждавшие завтрашнего утра, чтобы раскрыться, тут же зацвели.

Джеляледдин посмотрел мне в глаза, и на щеках его заиграли ямочки.

Джеляледдин посмотрел мне в глаза, и поднял руку, отозвав своих мюридов.

Он узнал меня сразу, едва увидел. Едва увидев меня, он понял, зачем я пришел. Но ни улыбки, ни ласковых слов не сорвалось с его уст. Он только отозвал своих мюридов. Ведь по воле Аллаха бренный мир – это испытание. Тот, кто не сможет преодолеть препятствие глупости, не вынесет груза мудрости.

Стена из семи мюридов разомкнулась передо мной, я будто проходил через ворота, ведущие в неприступную крепость. Я приблизился вплотную к Джеляледдину, самому близкому к Аллаху человеку на Земле.

– Эй, имам мусульман, – вежливо сказал я, взяв мула за поводья, – у меня есть к тебе вопрос. Я сам не смог найти на него ответа. Я был в Хорасане, Самарканде, Дамаске, ездил в Багдад, но никто не смог мне ответить на этот вопрос. В надежде, что ты сможешь на него ответить, я пришел в этот древнейший из всех городов.

– Спрашивай, глава всех бродяг, – ответил он мне, поглаживая бороду. – Раз уж среди десятков городов ты выбрал наш, раз уж, испытав все тяготы пути, ты пришел к нам, то так и быть, мы откроем тебе знания в колодце наших сердец. Задавай свой вопрос.

Когда эти слова слетали с его губ, на лице его не выражалось ни капли волнения, ни грамма сомнения. Словно он сразу знал, какой вопрос я задам и какой ответ на него он даст.

Я же, повинуясь ему, задал тот вопрос, что родился внутри меня.

– Скажи мне, меняющий мира смыслов, – спросил я простодушно, – кто более велик: Абу Язид Бистами [23] или пророк Мухаммед?

Джеляледдин нахмурил брови. Нет, такого он не ожидал… Какой безумец, кроме меня, мог осмелиться сравнить посланника Аллаха с обычным богословом?

– Что это за вопрос? – грохотнул его голос – голос человека, не привыкшего к возражениям.

Посреди жаркого дня меня охватила дрожь. На темных моих щеках разлился румянец, кожа на черепе горела жаром, сердце мое забилось перепуганным воробьем. Я, который никогда никого не боялся, оказался объят страхом. Я, тот, кто счел недостойными даже слова Ибн Араби [24], величайшего из шейхов, – я поддался сомнениям в себе.

Джеляледдин не обратил внимания на мое состояние.

– Что это за вопрос? – повторил он. – Конечно же, пророк Мухаммед – величайший из всех когда-либо сотворенных людей. Разве можно поминать рядом с ним Абу Язида?

Пока он объяснял, я собрал по кусочкам все, что помнил. И чтобы не позволить страху проникнуть в мою речь, мгновенно возразил ему:

– Но как бы ни был велик Пророк, он признавал, что не может до конца познать Аллаха. Абу Язид же говорил: «Я отпускаю себе грехи, до чего велика моя слава, я точно знаю все, что нужно знать, я султан султанов» [25].

Гнев в глазах Джеляледдина утих, он понял меня, и взгляд его наполнился райским светом. Его лицо уже светилось счастьем, но он не смог не дать ответ на вопрос:

– Сердечная память некоторых людей мала, им достаточно небольшой кружки, чтобы напиться. У других же людей она велика, им не хватит и целого океана, чтобы утолить свою жажду. Абу Язиду хватило одного глотка, и он сразу же рассыпался в похвальбе. Что до Пророка (Мир ему и благословление!), то он был мучим невероятной ненасытностью. Среди воды он умирал от жажды. Каждый день он видел все больше, все больше понимал, все больше знал, но чем больше он видел, тем больше оставалось невиданных им вещей, чем больше он знал, тем больше росло количество ему неведанного, чем больше он понимал, тем менее понятным все оказывалось. По этой причине и сказал он: «Мы не узнали Тебя так, как Ты заслуживаешь».

Я не мог стереть слезы счастья со своего лица. Это был он, тот сын Адама, которого