После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

на чье имя, но по ее недомолвке Сардал учуял, что остается ни при чем, и решил обработать Мовсара по-новому: его отец — герой, и надо беречь и наследовать его славу, а не жалкую домашнюю утварь Мурдала.

— Ты — сын джигита и сам душою джигит, — возобновил свою проповедь Сардал… — Вижу, как сверкают твои глаза, вижу, как похож ты на льва… Потомок абреков — вот кто ты, Мовсар! — Взглянув на Мовсара, он заметил, что тот помрачнел, и перевел разговор на другое: — Очень, очень расстроен я, сынок, болезнью брата. Просто сам болею от этого. Сердце жмет, по ночам не сплю. Конечно, надеюсь, бог даст, он поправится. Но мало ли что… Утром сегодня взял я у муллы для него талисман. Его на шею надо бы повесить, но брат мой комнист, разве он согласится! Пришлось мне потихоньку сунуть талисман ему под подушку.

Пока Сардал говорил о Байсаре, сердце Мовсара таяло. Но когда речь пошла о Мурдале и Сардал заговорил о своей любви к нему, Мовсар насторожился.

— Талисман нужен тому, кто завидует людям, кто носит в груди зло. Дада не такой, никакого талисмана ему не надо.

Сказав так, Мовсар в упор посмотрел на Сардала.

Сардал почувствовал, что пора кончать медоточивые речи и переходить в атаку.

— Верно, Мовсар, — сказал он, — Мурдал никому не завидовал и не делал зла. И талисман я положил ему на всякий случай. Но если хочешь знать, то и ему не завидуют люди, потому что ты ему сделал немало зла. Это из-за тебя слег он в постель!

И, собрав морщины на переносице, Сардал сердито затряс головою и зашевелил губами.

— Что? Что? — встрепенулся Мовсар.

— А то… — огрызнулся Сардал. — Я тебе что говорил? Чтобы Элисе только пригрозил, что опозоришь ее, если она не перестанет с Изновром встречаться. А ты? Ты ее и в самом деле… испортил…

Да, давал когда-то такой совет пьяному Мовсару Сардал. Надеялся, что Мовсар на людях схватит Элису за грудь, и это будет сочтено прикасанием к ней. На девушке, к которой прикоснулся мужчина, обычно у чеченцев никто уж не женится. За это Нуха, как казалось Сардалу, непременно стал бы преследовать Мовсара, и он вынужден был бы так или иначе уйти из семьи Мурдала, покинуть аул. А этого-то и добивался Сардал.

Если бы Сардал знал, что совершил Мовсар, он потирал бы руки от удовольствия. Но он не знал и просто хотел выведать у Мовсара, что было.

Испарина выступила на лбу Мовсара.

Сардал все еще изображал благородное возмущение, а в глубине души уже улыбался, поняв, что нащупал нечто, задевающее Мовсара за живое.

Удалось все-таки его потрясти, а раз так, то нетрудно и выведать у него кое-что такое, чем можно будет наповал убить его в глазах Мурдала, окончательно оговорив и скомпрометировав. И тогда, если только Мурдал будет еще жив, попробовать просить его переписать завещание на другое имя, на имя Сардала…

Как и ожидал Сардал, Мовсар вконец растерялся, изменился в лице и выдал себя.

— Ты осуждаешь меня за это?..

Таковы были первые его слова, и уже по ним стало ясно Сардалу, что это было.

— Ты осуждаешь меня за это? Но ты ведь сам говорил, что в наше время ничего нельзя прощать! Советовал напугать Элису? Советовал! А как джигиту остановиться, когда он на коне? Ты сам знаешь, что наши предки, желая напугать кого-нибудь, убивали его. Так что же ты теперь укоряешь меня?

Мовсара всего так и трясло. От негодования. От неожиданности. От страха.

— Засаду тебе готовят, — неожиданно шепотом сообщил Сардал.

Мовсар задвигал плечами, словно его хотели связать.

Сардал же сам еще не придумал, что это за засада, ему нужно было только как можно глубже растравить душу Мовсару, пока он не пришел в себя.

Теперь Сардал мог снова играть с Мовсаром, пользуясь простодушием и наивной доверчивостью.

«Засада»… Услышав это слово, Мовсар не на шутку испугался. Что значит «засада»? Кровная месть? Тюрьма? В одно мгновение он понял, что совсем не так смел, как это казалось ему раньше. До этого момента он думал, что находится в зависимости только от Элисы, которая может выдать его. А теперь… Собственное положение показалось ему безвыходным.

В отличие от Сардала Мовсар совсем не умел скрывать свои мысли.

И Сардал не без удовольствия и даже торжества наблюдал, как дергались его щеки, как поднимались и опускались брови и как то угасали, то поблескивали тусклыми искрами страха его глаза.

На лбу Сардала собрались глубокие морщины, и единственный глаз его прищурился, словно прицеливаясь в Мовсара, чтобы нанести ему решительный удар. Вот уже родилась в голове его коварная мысль, нужно было только сплести из ее волокон разящую нагайку слов. Руки Сардала перед тем, как сойтись на горле Мовсара и схватить их мертвой хваткою, дрожали мелкой дрожью, и, чтобы не дать им разгуляться, он уперся ими в бока.

— Один тебе путь, — сказал он наконец, душой улыбаясь своей находчивости и утонченному коварству, — один.

Мовсар вскинул голову.

— Один. Скрыться из виду, уйти с глаз долой, да так, чтобы ни одна душа не знала, где ты и что ты. Солнце всходит — туман уходит. Пока не поздно, исчезни, Мовсар. Кто знает, может быть, уже идут за тобой… Идут, идут! — повторил он, как колдун. — Власти тебя не пожалеют. Знаешь, что за такое дело по закону полагается? — Сардал испытующе взглянул на Мовсара и увидел, что тот окончательно потерял себя. — Кто за тебя вступиться сможет, кто спасет?.. Да-а, не дождались мы от тебя добра. Весь аул над нами смеяться будет, опозорены будем все до единого. Брат мой Мурдал, что с ним будет, что будет?.. Из-за твоей дурацкой мести лежит он еле живой…

Теперь лицо Сардала посерело. Видимо, удары, наносимые им Мурдалу, стоили и ему немалого нервного напряжения. Вздрогнули его губы, перекосились.

— А что ты говорил в тот вечер, когда дада заболел? — хватаясь за соломинку, проговорил Мовсар, зло прищурив глаза. — Думаешь, я не слышал? Меня выгнать ему советовал.

«Обороняется, щенок! — подумал Сардал. — Поздно!»

Он и глазом единственным не моргнул, ответил сходу, как игрок, который, словно наперед знает опровержение любого, самого неожиданного хода противника:

— Еще бы! Ты же сам понимаешь, что наделал! Раньше я тебя на руках готов был носить, всегда только и делал, что хвалил, защищал перед братом, который… Ну уж ладно, не буду, грех его сейчас ругать… А когда узнал, что ты натворил, тут уж, прости, возмутился. Ты ведь всех оплевал — и