Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

об этом. Фернан входит в дом, сидит за столом с ними. Говорит с Марьей, с Танечкой, с Боренькой. Они смотрят на него и ни о чем не догадываются. Должно быть, я хорошая актриса. Или же их внимание поглощено другим. Простят ли они меня? Могла ли я думать, что все так обернется? И сколько новых сил придает мне этот человек! Ему все просто, все дозволено. Что они скажут, когда узнают? Будет ли мне стыдно? Что они скажут о нем? Изменят ли свое мнение обо мне? Надеюсь, доверие между мною и детьми не будет потеряно…

– Потом матушка принесла то свое платье, а я бросилась вон из комнаты. Не знала, как и смотреть на нее. После даже стала думать, что я могла неверно понять ее записи. Я ведь читала рассеянно, не думая, что раскрою ее секрет. И я… да, сознаюсь, потом я искала дневник, когда матушки не было в усадьбе. Мне не верилось, что она и такой, как этот нелепый француз могут… Но матушка, верно, спохватилась, что такие откровения оставила на виду, и спрятала дневник хорошенько.

Иван Никитич, размышляя, прошелся по комнате. Взгляд его скользил по золотистым корешкам книг на полках, спокойным пейзажам в рамах, аккуратно расставленным на столе письменным принадлежностям, со вкусом выбранной мебели, покойному виду за окном.

– Ваша матушка вдовствовала уже многие годы, – заговорил он. – Она могла бы, мне думается, еще составить свое счастье в повторном браке. Но все, что я слышал он ней, свидетельствует о том, что это мало интересовало ее.

– Мой брат, царствие ему небесное, был несдержанным человеком, – вздохнула Марья Архиповна. – Савелий чужого мнения не терпел, чуть что не по нем, кричал, бранился, мог и руку поднять на того, кто ему перечил. Хлебнула с ним горя Катерина, чего уж теперь скрывать-то, когда столько лет прошло. Еще и пить начал в последние годы. Потом его удар хватил. Через год стали ездить сюда местные господа. Катерина – хоть и не молода, а была богатая вдова. Но она сказала, что теперь сама себе будет хозяйкой.

– Так и было! – Татьяна даже топнула ногой. – И вдруг весной появляется этот ее Фернан! Этот проклятый Девинье!

– Не богат, не хорош собой, даже, насколько я понял, не слишком обходителен, – все так же задумчиво проговорил Иван Никитич, меряя шагами комнату. – Все это, право же, странно. Нелюдимый художник и занятая делами купчиха. Он ведь и по-русски толком не говорил, а Катерина Власьевна, по вашим словам, не владела французским. Как же у них все сладилось, ума не приложу.

В дверь стукнули, явился Осип Петрович. Он доложил, что Борис Савельевич вернулся с озера, что полицейские ничего подозрительного не обнаружили, но найденный давеча мужской костюм увезли в участок.

– Борис Савельевич просит Ивана Никитича спуститься, – Осип выглядел опечаленным, так что по пути к столовой Иван Никитич даже спросил его:

– А что, любезный, ты полагаешь? Вправду ли на озере кто-то утоп? Уж не французский ли художник?

Осип, спускаясь по лестнице впереди гостя, чтобы указать ему дорогу, приостановился, обернулся.

– Дался вам это француз. Не об том беспокоитесь.

– А о чем следовало бы беспокоиться?

– Знамо дело, о барыне нашей, о Катерине Власьевне. Хорошая она женщина.

«Хорошо, что он не сказал «была»», – отметил Иван Никитич и удержал управляющего за рукав:

– Погоди, любезный! А что если это все же художник? Что если он сбил вашу барыню с толку, голову ей задурил?

– Еще кто кому задурил! – хмыкнул Осип Петрович и в глазах его промелькнуло что-то затаенное.

«И этот что-то знает!» – понял Иван Никитич.

– Скажи-ка еще, братец, это ведь ты отвозил Катерину Власьевну в Петербург тем вечером? Как раз тогда, когда она пропала. Ты куда ее отвез-то, помнишь?

– Как не помнить? На квартиру ейную, куда ж еще.

– И как она была, барыня-то твоя? Весела или печальна? Может испугана?

Осип Петрович молча пожал плечами, давая понять, что весь этот разговор ему непонятен и неинтересен.

– А может, ее встречал кто? Или она кого ждала? Ничего она тебе не говорила?

– А что ей передо мной душу выворачивать? Чай я ей не духовник. По делу если только разговаривали.

– А не слыхал ли ты, что у барыни была тетрадка? Толстая, в зеленом твердом переплете? Не видал? Ты грамоте-то обучен?

– Обучен, как же. Да только в хозяйские бумаги мне лезть не положено, – сурово отвечал Осип Петрович, высвободил рукав из пальцев Ивана Никитича и пошагал вниз по лестнице.

Борис сидел у окна, на столике рядом стояла уже початая бутылка вина и закуски.

– Присоединяйтесь к моему легкому ужину, Иван Никитич! – пригласил он.

– Да я ведь только что имел удовольствие отобедать с вашей тетушкой! – слабо воспротивился Купря.

– Не отказывайтесь, прошу вас! – Борис выглядел уставшим и расстроенным. – Я ведь, вы знаете, весь день проплавал по озеру в лодке с двумя полициантами. Утомился и от их общества, и от всей этой неразберихи. Стыдно признаться, я ждал, что на дне обнаружится тело какого-нибудь несчастного. Хоть бы даже этого Девинье. Это разъяснило бы хоть что-то. Но утопленника не найдено, так что одежда на берегу только запутывает все дело. Поговорите со мной, прошу вас. Мне решительно не к кому обратиться за советом. Я написал брату Георгию, но сколько еще будет идти письмо!

Иван Никитич подсел к столу, принял из рук хозяина наполненный бокал, подцепил кусочек балыка и пустился в рассказ о том, что ему удалось узнать в Петербурге о Девинье. Окончив это недолгое повествование, он вздохнул и сказал:

– Не забывайте, Борис Савельевич, я в вашем доме, да и в городе человек новый. Вы знаете, я не имел чести знать ни вашу матушку, ни господина Девинье.

– Девинье… – Борис покачал головой. – Я всегда полагал, что он был матушкиной игрушкой. Сюда на лето приезжает много дачников. Иногда матушка сближалась с той или другой семьей, приехавшей на отдых. Но за лето все ей надоедали. Ей было интересно узнавать новых людей. Фернан Девинье появился у нас, кажется, еще весной, и я полагал, что осенью он исчезнет, а к Рождеству мы уже едва будем помнить его имя. Кстати, пристав собирается написать запрос о французе в Васильевскую полицейскую часть, да только все это не быстро делается. Он занят, говорят, сейчас тем, что кто-то влез ночью в кабинет к доктору Самойлову.

– Доктор! – Иван Никитич даже подскочил на месте. – Вы не слыхали, все ли с ним благополучно? Я, признаться, только днем узнал