Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

Глава 14,

В которой наш герой навещает доктора

На коляске, любезно предоставленной Борисом Савельевичем, Иван Никитич мигом докатил до больницы. Все окна там были темны, ничего не оставалось, как ехать к доктору домой. По дороге Иван Никитич уже вполне успел убедить себя в том, что его другу крепко досталось при нападении на его кабинет.

«Почему я не расспросил как следует пристава о том, что случилось? Эх, и зачем я только поехал к Добытковым, да еще остался там на обед! – сокрушался Купря. – Что если бедный Лев Аркадьевич лежит весь день один и некому даже позаботиться о нем?»

Доктор отворил дверь сам, чем немало успокоил своего приятеля.

– Лев Аркадьевич, дорогой! Как я рад видеть вас в добром здравии! – воскликнул Купря. – Не застав вас в больнице, я уже черт знает что вообразил себе!

– Напрасно. Я не пострадал, – бодро отвечал Самойлов, широко открывая дверь и впуская писателя в дом. – Злоумышленник пробрался в мой кабинет, видимо, еще ночью или ранним утром. Когда я пришел, сестра уже заметила разбитое окно и послала за городовым. Сразу было видно, что урон нанесен небольшой. Я поначалу даже подумал, что вора спугнули. Он открыл шкаф и разбил три или четыре склянки.

– Пристав – я случайно встретил его в трактире – полагает, что это был приезжий человек, – рассказал Иван Никитич. Лев Аркадьевич в ответ напустил на себя загадочный вид и со значением молчал, пока писатель устраивался на диване.

– Или вы кого-то подозреваете? – насторожился Купря.

– Я поначалу решил, что вор залез за морфием. Врачебные кабинеты нередко пытаются ограбить. У нас уже был как-то подобный случай. Я попросил сестру проверить все по описи. Как ни странно, ничего не пропало, если не считать пары разбитых бутылочек с простыми микстурами. Тут как раз явился наш славный Василий Никандрович, и при виде его мне в голову тотчас пришла одна идея.

Тут ровно та же идея осенила и Ивана Никитича, он вскочил с дивана, ахнул и прикрыл рот ладонью.

– Вижу, и вы о том же подумали! Уж не прознал ли злоумышленник, что я взял улику из карпухинского дела и держу ее у себя в кабинете. Я обыскал весь свой стол, пересмотрел все бумаги. И моя догадка подтвердилась!

– Вор влез в кабинет, чтобы украсть обрывок письма? – Иван Никитич опустился обратно на диван, схватил и принялся от волнения терзать вышитую подушку. – Но зачем? Там ведь решительно ничего нельзя было прочесть!

– Вор мог об этом и не знать. Очевидно, он полагал, что эта записка может уличить его или кого-то замешанного в этом деле.

– Но если это так, то… – Иван Никитич во все глаза смотрел на Самойлова, – то это значит, что Карпухин мог слететь с голубятни вовсе не из-за того, что просто поскользнулся. Накануне вечером некто явился к нему и попытался отобрать письмо. Карпухин воспротивился, и тогда этот некто силой вырвал у него письмо и столкнул несчастного с высоты на землю. Или он упал в то время, как они боролись. И только уже потом неизвестный обнаружил, что завладел только частью письма. Откуда бы иначе злоумышленник мог узнать о существовании этой записки?

Доктор ходил по комнате, заложив руки за спину, и обдумывал то, что сказал писатель.

– Эта версия и мне приходила в голову, – согласился он, наконец. – Она представляется довольно убедительной. Впрочем, теперь уж мы вряд ли узнаем, что там произошло в тот день и что было в том письме.

Купря заерзал на диване, запыхтел.

– Нехорошо вам, Иван Никитич? – с некоторым злорадством спросил Лев Аркадьевич. – А и поделом! Сознавайтесь, сколько выпили уже сегодня?

– Я? Да разве ж я пил? Только немного водочки в трактире вместе с приставом – я вовсе и не собирался пить, но там такой казус произошел, я позднее вам расскажу. Потом, правда, выпил еще немного смородиновки с Марьей Архиповной. Как было ей отказать? Ну а с Борисом Савельевичем самую малость французского вина. Но это к делу никакого отношения не имеет! Вот вы сейчас говорите, что мы не узнаем, что было в той Карпухинской записке. А что бы вы сказали, если бы такая возможность была, да только надо было бы для этого поступиться своими нравственными принципами?

– О-о, да вы, видно, в той стадии опьянения, когда начинаются моральные терзания, – доктор налил стакан воды и поставил перед писателем. – Французы советуют выпивать столько же чистой воды, сколько алкоголя. Говорят, тогда и похмелья не будет.

– Да нет же, я серьезно! – обиделся Иван Никитич, но воду выпил. – Мне по чистой случайности досталось одно письмо. Оно… одним словом, оно не мне адресовано. Я и не собирался его читать. Но теперь, узнав, что кто-то охотился за той, первой запиской, я теряюсь и не знаю, не будет ли правильным его прочесть.

– Почему вы не отдали письма адресату? – не понял доктор.

– Адресат исчез.

– Почему не вернули письма написавшему?

– Потому что его уже нет в живых.

– Та-ак… – Самойлов прошелся по комнате, скрипя половицами, потом встал напротив Купри, взялся обеими руками за спинку стула и учинил допрос:

– Письмо адресовано купчихе Добытковой? Катерине Власьевне? Или пропавшему французу, которого сегодня искали на озере?

– Купчихе. С пометкой: передать в ее собственные руки.

– А писал письмо покойный Карпухин? Так как же оно попало к вам?

– По случайности. Я не хотел письма забирать. Возмутился только тем, до какого затрепанного состояния голубятник довел сборник моих рассказов. Заметил его ненароком на столе и забрал. А письмо уже дома увидел, когда оно из книжицы выскользнуло. Если бы я знал, что Карпухин тогда уже мертвый на дворе лежал, я бы, конечно, не притронулся к его вещам.

– И где же теперь это письмо?

Иван Никитич тяжело вздохнул, заглянул в пустой стакан. Потом полез все-таки во внутренний карман пиджака и достал конверт, который весь день проносил с собой. Лев Аркадьевич с осторожностью взял его из рук приятеля, покрутил, посмотрел на свет, как когда-то делал и сам Иван Никитич.

– Еще вчера я не решился бы этого предложить, – сказал он задумчиво. – Но сегодня, узнав, что кто-то не на шутку боится содержания записок покойного Карпухина, я предлагаю поступить не по совести, но прислушавшись к доводам разума. Да, вскрывать чужие письма – постыдное занятие. Но если, прочтя его,