Искатель, 1995 №4 - Юджин Фрэнклин

любимый отрок-телохранитель Григорий, а в сорока верстах от Твери, в селе Едимонове, жила дочь пономаря местной церкви, носящей имя христианского святого Дмитрия Солунского. И никто из этих троих людей, принадлежавших к разным сословиям тогдашнего общества, не знал, что их судьбы уже взвешены и определены, что провидение вот-вот свяжет всех троих своей поистине смертной связью.

Развитие событий в рассказе безвестного летописца поразило меня; его первоначальный лиризм, перешедший затем в настоящую драму страстей и характеров, так повлиял на состояние моей души, что я временами как бы впадал в прострацию, когда казалось, будто на дворе не начало XXI столетия, а реальность отдаленного средневековья; его образы чудились мне на каждом шагу, а лик Ксении, дочки едимоновского пономаря, преследовал меня во сне и наяву. Психиатры наверняка бы квалифицировали такое состояние как отклонение от нормы, но сам я никаких признаков душевного дискомфорта не ощущал. Отклонения подобного рода всегда связаны с заторможенностью, с угнетенным состоянием духа, я же, наоборот, испытывал постоянный радостный подъем; меня не оставляло ощущение какой-то предстоящей радостной встречи.

Летние каникулы я обычно проводил у бабушки во владимирской деревне, но отныне мои планы изменились: сдав экзамены за второй курс, я на другой же день сел в электричку и через три часа был в Твери. Вы, наверное, догадываетесь, зачем меня понесло туда? Вы правы: я решил, начав с Твери, побывать в тех местах, где почти за восемь веков до нас с вами жили герои летописного рассказа.

Устроившись в гостинице, я наскоро поел в кафе и отправился осматривать город.

Тверь старее Москвы — первое упоминание о ней в русских летописях относится к 1135 году, а уже через сто лет она стала центром сильного и богатого Тверского княжества, спорившего с Москвой за великокняжеский стол, и одним из красивейших городов Руси. Но судьба была изначально жестока к Твери. Ее неоднократно разрушали — сначала татары, потом войска Ивана Калиты и наконец — опричники Ивана Грозного во время своего похода на Новгород в 1569 году. В войнах и между-усобицах Тверь потеряла великое множество прекрасных сооружений — церквей и монастырей, княжеских хором и боярских палат. Точку в этом разрушении поставили большевики, уничтожившие в тридцать» годах два бесценных исторических памятника — кафедральный собор и знаменитый Отрочь монастырь, которые, несмотря на все лихолетья, простояли с тринадцатого века! Нынешняя Тверь даже отдаленно не напоминает тот город, который когда-то поражал взоры тех, кто впервые попадал в него. Я один из таких людей и могу клятвенно подтвердить, что все рассказы о великолепии средневековой Твери — правда.

Походив с час по центру города, я перебрался на левый берег Волги и по набережной дошел до речного вокзала, построенного на стрелке у места впадения в Волгу реки Тверцы. Говорят, что речной вокзал в Твери — лучший на всей Волге. Охотно верю в это, однако, стоя у белых стен здания, увенчанного высоким шпилем, я думал о другом. Я не мог постичь замысел людей, которые, чтобы построить речной вокзал, разрушили стоявшее здесь другое здание. И какое! Ведь то был Отрочь монастырь, поставленный Ярославом Тверским в память о невинно загубленном им отроке Григории, то есть обо мне. Само собой разумеется, что я не мог видеть монастырь в его натуральном виде, ведь его построили после моей «смерти», зато держал в руках фотографию 1895 года, на которой Отрочь монастырь был запечатлен во всем своем величии. Комплекс его построек сравним с лучшими монастырскими ансамблями земли русской, и тем не менее его взорвали, разметав по ветру целый пласт народной памяти. И уж совсем того не ведая — разорвали невидимые, но реально существующие временные связи между вечной триадой — прошлым, настоящим и будущим. Ведь наиболее оголены они именно в таких местах — у церквей, монастырей, на кладбищах.

Зайдите за их ограду, и вы тотчас почувствуете, что состояние природы здесь отлично от общего. Здесь тише звуки, неподвижнее воздух, неприметнее ход времени; словно некая завеса отделяет эти места от всего остального мира, от его треволнений и забот, приближая наши души к горнему. А ведь сказано: все решается наверху. Наши пращуры знали об этом, а потому церкви и монастыри всегда строились на таких местах, где с наибольшей силой ощущалась связь души с небом. Стоя на стрелке, не двигаясь и затаив дыхание, я пытался уловить отзвуки былого. Тщетно! Ничто не настраивало на созерцание, которое есть основа размышлений; вокруг была лишь суета большого города. К причалам вокзала то и дело подходили «Ракеты» и «Метеоры», речные трамваи и теплоходы, и людской гомон, вой корабельных сирен и металлические голоса трансляционных объявлений сливались в мощную звуковую какофонию. Нечего было и думать настроиться на нужный лад. Купив в киоске открытку с видом вокзала, я вернулся в гостиницу.

Утро следующего дня застало меня в пути. Я поставил цель пройти сорок с лишним километров по левому берегу Волги до села Едимонова, где когда-то княжий отрок Григорий встретил и полюбил крестьянскую девушку Ксению. Мой путь пролегал мимо старинных погостов и деревень, что стояли здесь и во времена Ярослава Тверского. Первым таким поселением были Лисицы, жители которого, как показывает название, кормились тем, что промышляли пушного зверя, главным образом лисиц. Кстати, и Григорий, когда Ярослав послал его собирать дань с подвластных земель, в Лисицах брал эту самую дань лисьими шкурами. В Судимирках жили бортники, и там Григорий брал воск и мед, а в Видогощах — рыбу.

До Едимонова пришлось добираться три дня. Село стояло на самом берегу Волги, с трех сторон к нему подступал лес. Июльская жара и трудная дорога сильно утомили меня, хотелось пить, и я постучался в один из домов и попросил воды. Но вместо нее хозяйка вынесла запотевшую, только что из подпола, кринку с молоком. Это был поистине божеский дар, амфора с амброзией, и я приник к ней и выпил до дна. Хозяйка дома смотрела и улыбалась.

— У вас в селе когда-то была церковь. Вы не знаете, как найти то место?

— А чего ж его искать-то, — удивилась она. — Во-он горушка на берегу, видите? Там и стояла церковь-то.

«Горушка» оказалась пологим плоским холмом. Повсюду росли бурьян и крапива, а поднявшись наверх холма, я увидел млеющий на солнцепеке репей, малиновые цветы которого, казалось, излучали радугу. В синем небе над холмом с пронзительным криком носились черные стрижи. Как и сто, как и тысячу лет назад.

Какие-то полусгнившие бревна лежали неподалеку, и я