Искатель, 1995 №4 - Юджин Фрэнклин

Пономарь встретил меня чуть ли не с земными поклонами. Для него я, княжеский гридень, был человеком столь же знатным, как скажем, княжеский боярин или тиун. Перед ними полагалось ломать шапку, что пономарь и делал, пока я не остановил его. На мою просьбу попариться он ответил немедленным согласием и тут же отправил жену и сына-подростка топить баню. А сам повел меня устраивать в дом.

Вечером мы с пономарем, оба распаренные до последней косточки, сели за стол. Он был уставлен всевозможными сельскими яствами, медовухой и настойками, и я уже присматривал среди посуды подходящий для себя ковш, когда из чулана, где топилась печь, неожиданно вышла девушка. Как оказалось, это была дочка пономаря. Держа в руках блюдо с горячими блинами, она остановилась у стола.

Я поднял глаза на девушку и обомлел. Сердце вдруг пропустило удар и забилось нервно и часто. Такой красоты, такого лица и таких синих сияющих глаз я не встречал даже на иконах. Встретив мой взгляд, девушка не отвела глаза, не потупилась, и я увидел в этих мерцающих безднах свое отражение.

И была ночь, и мы стояли с Ксенией под низкими летними звездами на волжском берегу и слушали шорохи близкого леса и загадочные всплески темной воды. Может быть, то плескались в речных заводях русалки-берегини, а может, таинственная рыба-сом всплывала из водных глубин, чтобы посмотреть своим холодным взглядом на звездное небо. Все могло быть. Но нас не пугали ни русалки, ни другие водные чудища. Это была ночь высокой любви, какая бывает только один раз в жизни или не бывает вовсе. Ничто не стесняло нас, а темнота придавала жестам, молчанию и словам ощущение святости.

— Я приеду за тобой. Ты будешь ждать?

— Буду, — отвечала Ксения. — Только не будет нам счастья, князь не разрешит тебе жениться на дочери смерда.

— Я упрошу князя, ты только жди!

Вместо ответа Ксения приникла ко мне, и я чувствовал ее готовность к самоотречению, к погибели и отступничеству во имя любви, и сам был готов следовать за ней во все огненные геенны, узилища и теснины…

Как и предсказывала Ксения, Ярослав и слышать не хотел о моей женитьбе на дочке сельского пономаря.

— Да ты никак сдурел, Гришка! Али ты смерд какой, чтобы жениться на деревенщине! Не будет тебе моего согласия. А коли надумал жениться — я сам подыщу тебе невесту.

Я повалился князю в ноги.

— Не губи, княже! Благослови с Ксенией, век молиться за тебя станем!

Ярослав в гневе топнул ногой.

— Уходи с глаз моих, Гришка! Будет так, как я сказал!

Весь июль я жил в отчаянии и страхе, каждый день ожидая, что князь призовет меня к себе и объявит, что подыскал невесту. Эта мысль была для меня хуже смертной муки, и я решил, что совершу самый тяжкий грех и погублю себя, но не пойду под венец ни с кем, кроме как с Ксенией.

Слава Богу, Ярослав не выполнил обещанного. Может быть, живя по-прежнему одиноко и вспоминая томящуюся в татарской неволе жену (дошли слухи, что ее даже убили в Орде), он проникся моим положением и отказался от своего замысла. И как-то раз, давая мне очередное поручение, сказал:

— Чего с лица спал? Али все о суженой думаешь? Упрям ты не по чину, Гришка! Ну да Бог с тобой, коли ты так уперся, отправляйся к своей поповне да веди ее в церковь. — Я подумал, что ослышался, а князь тем временем продолжал: — Вели ключнику от моего имени отпустить тебе всего, что надобно для свадьбы, а я прикажу снарядить ладью — чем на телегах тащиться, лучше по Волге плыть.

Надо ли говорить о радости, охватившей меня после слов князя? В порыве благодарности я хотел поцеловать ему руку, но он не позволил сделать этого.

— Ступай, ступай! — с напускной суровостью сказал он, и я побежал разыскивать ключника.

Весь следующий день прошел в хлопотах, и только наутро тяжело груженная ладья отчалила от пристани. Погода стояла тихая, и поначалу пришлось плыть на веслах, но после обеда поднялся ветерок, и кормчий поставил парус. Ход ладьи заметно ускорился, за кормой зажурчала вода, так что к исходу дня мы без всяких происшествий доплыли до Едимонова.

Два дня прошли в приготовлениях к свадьбе. В них участвовало все село. Водили хороводы, пели песни и угощались — я привез с собой вдоволь хмельного пива и съестных припасов, — и лишь на третий день свадебная процессия направилась в церковь. После длительных церемоний нас, наконец-то, подвели к алтарю. Мы с Ксенией встали на колени, и священник уже готовился благословить нас, когда дверь распахнулась и в церковь вошел… Ярослав! Каким образом он оказался в Едимонове, когда должен быть в Твери, — в тот момент я об этом не подумал. Мой ум был поражен другим: едва я увидел Ярослава, мою душу охватило страшное предчувствие. Что-то ужасное должно было произойти под низкими сводами сельской церкви.

Не вставая с колен, мы с Ксенией смотрели на князя, а он на нас, а вернее — только на Ксению. Священник при виде князя словно забыл о своих обязанностях; в церкви повисла напряженная тишина; в ней слышалось лишь слабое потрескивание горящих свечей.

Наконец, словно отряхнув с себя некое оцепенение, Ярослав вплотную приблизился к алтарю. Теперь он смотрел на меня, и я не мог отвести глаз от его проникающего в самую душу взгляда.

— Отойди! — велел он мне. — Не твое здесь место!

Я знал неистовый нрав князя, все Ярославичи были такими, и чувствовал, что он находится в том состоянии духа, когда ему лучше не перечить, но все же оглянулся на Ксению, ища у нее поддержки.

— Отойди! Не твое здесь место! — слово в слово повторила она.

Все содрогнулось во мне, все отзвучало вокруг. Я поднялся с колен и пошел к выходу. Люди расступались передо мною — как перед осужденным, которого ведут на казнь. Краем глаза я увидел, как Ярослав опустился на колени рядом с Ксенией и дал знак священнику продолжать обряд.

Я вышел из церкви и углубился в лес. Ветки хлестали меня по липу, сучья рвали одежду, но я не замечал ничего и шел все дальше и дальше. Наступили сумерки, затем пришла ночь, в темноте совсем близко от меня горели глаза диких зверей, а над самой головой