Дело с довоенных времен - Алексей Фёдорович Грачев

Коротков помолчал, и Демьянов склонился к нему, разглядывая лицо; видимо, он заметил растерянность в глазах своего сотрудника, почувствовал вдруг, что и Короткова одолевают сомнения.

— Шитов запросил дело из Москвы на него. Документы придут, если не изменится положение на фронте...

— Ну что же, — хмуро сказал Коротков, — раз начальники решили, так и должно быть. Значит, это правильно.

— Ты не злись, — миролюбиво попросил Демьянов. — Ты же видишь обстановку. Обойдут немцы Москву, и бои начнутся под нашим городом сразу же. Враг в городе — это хуже всего.

— Я это понимаю...

— А раз так — и дело это пока с концом. Что ты собираешься завтра делать?

— Пойду по дистанциям к начальникам кадров. Может, числится у них или числился Белешин Илья Андреевич. Потом попрошу Семикова, чтобы он сходил к Груздеву, расспросил, не был ли у него Белешин... Спрошу у Гладышева, как там Буренков...

— Это все, может, и нужные дела, — перебил его Демьянов, — но завтра с утра тебе надо ехать в Ярославль. Сегодня взяли спекулянтку Грошеву с поезда. Везла из Ярославля сахарный песок и крупу. Сделали обыск. У нее целый склад. Есть сообщники в Ярославле. Собирался Кондратенко, но надо и тебе ехать. Суть дела он тебе расскажет.

— Хорошо, — поднялся Коротков. — Успею часа два соснуть. Две ночи в поездах. Шатает даже, да просвистело на товарниках.

— Ну, иди... Да, сына повидал?

Коротков ждал этого вопроса, готовился к нему, но смутился.

— Повидал. Недолго, правда. В школу шел мальчишка...

— Разве ты не в семье ночевал? — поднял брови Демьянов.

— Нет, у старого сослуживца...

— А не был в семье сколько?

— Десять лет.

Брови Демьянова поднялись вверх.

— Это как понять тогда?

Коротков пожал плечами:

— Так я пойду, Дмитрий Михайлович.

Идя коридором, он думал о том, почему же и правда он не пошел к Асе. Может быть, невыносимо было стыдно за то, что оставил ее на столько годов, а может быть, все еще помнил то указание от Мохначева и свято выполнял его, как безукоризненный, исполнительный работник? Может быть, и это.

В городе царствовал ветер. Он гремел водосточными трубами, ломал сухие сучья, шелестел листвой по мостовым, гудел тонко и заунывно проводами в небе.

Коротков шел, мечтая, как сейчас придет, свалится в кровать и уснет до утра, до которого осталось всего ничего. Но, когда пришел домой, разделся, сна не было. Он принялся разбирать документы, бумаги, раскладывая их на столе.

И когда огонь запылал в печи, ему припомнились ушедшие уже годы. Чухлома, копия первого протокола о хулиганах, написанного им. Вот он в Иваново-Вознесенске — оттуда фотографии. В Тейкове было однажды у магазина волнение рабочих, недовольных перебоями в снабжении хлебом. Ему пришлось тогда убеждать людей. За участие в тех событиях ему дали грамоту — и вот она в желтом пламени. Письмо от Аси. Он нерешительно поднес листки бумаги к огню — пламя осветило вздрагивающие пальцы. Торопливо поднял удостоверение какое-то. Ах, да — это о получении осоавиахимовского значка. Это расставание проще и легче... А теперь пламя на пышной прическе семнадцатилетнего парня. Было как раз перед поступлением в милицию. Его снял проезжий фотограф за пяток яиц. Добродушное лицо с вылупленными глазами. Нет уже тех телячьих глаз, нет пышной шевелюры...

Коротков потер щеку, шевельнул клюкой пепел с остатками невыгоревших бумаг — пепел вспыхнул, поплясали язычки, погасли тут же, и только в глубине печи еще мерцали искорки.

Он поднялся со стула, пересел на кровать и, кажется, лишь на миг забылся, как услышал стук в доме. Жильцы уже подымаются. Кажется, первой — мать Нюси. Уходит она рано, для себя и для дочери готовит еду. Он отодвинул занавеску — на улице темно. Снова задернул занавеску, достал из кармана завернутый в бумагу бутерброд: кусок хлеба с салом — Асин подарок. Пошел на кухню, поставил чайник на примус. Появилась Нюся, торопливая и растрепанная. Увидев его, ахнула, откинула волосы, принялась приглаживать их.

— Рано вы что-то сегодня, Петр Гаврилович?

— Служба, что поделать, — улыбнулся он, проходя мимо. — А как у вас работа?

— Новобранцев сейчас стрижем наголо, — ответила она. — Рука устает, немеет к концу смены. Конца и краю нет им, этим новобранцам.

— Это хорошо, если конца и края нет...

Он внес чайник в комнату, налил в кружку кипяток, пил быстро, давясь. Жевал ставший сухим хлеб, съел кусок сала, похрустел ландрином. Ну, и хватит. Время военное — нечего разъедаться. Надел и сегодня шинель, подтянулся ремнем и вышел на улицу.

7.

Он вернулся из Ярославля на другой день с двумя сообщниками спекулянтки Грошевой — пожилыми мужчинами, укрывшимися от фронта за «броней» и занявшимися скупкой продуктов в деревнях, перепродажей их на базаре. Сдав их в камеру предварительного заключения, в тот же день отправился в дистанции железной дороги. Он мало надеялся, что найдет Белешина. Так оно и вышло: Белешин Илья Андреевич не числился ни в путейцах, ни в связистах, ни в движенцах.

Старик Груздев «припоминал» Белешина, но он не видел его с Чухломы. Так сказал он Семикову. Решили все же установить на некоторое время догляд за домом. Надо было еще побывать у Гладышева: может, у него появились какие-то новые данные. Рано утром Коротков пришел на пристань, закрытую утренним туманом. На пристани было холоднее, чем в городе, — от вольного ветра реки, от тумана, который бесшумно насел над водой, душил, слепил. Он заглянул в каюту для ожидающих пассажиров, и, закрывая дверь, вдруг услышал топот бегущего на паром по деревянным мосткам человека:

— «Контролер» потонул!

Он тоже побежал на паром, стоявший рядом с пассажирской пристанью, полный грузовых машин, подвод, пассажиров. Загудел гудок буксира, как сирена перед налетом немецких самолетов. Едва успел прыгнуть мимо контролера, как паром заскрипел, отваливая от дебаркадера. Буксир стал совсем незаметен, и только слышался надрывный вой гудка.

Человек — тот самый вестник — был невысок, в брезентовом плаще. Он рассказывал крестьянам, стоявшим возле лошади:

— На лодке рыбак приплыл к бирже. Видел он своими глазами, как стоял «Контролер» у пристани. Вдруг завернулся на бок — и точно топор.

— Точно топор! — эхом отозвался один из крестьян.

Коротков поднялся на крышу будки. Паромщик стоял у руля, налегая