Дело с довоенных времен - Алексей Фёдорович Грачев

Лейся, песня, на просторе...

Потом вышел в кухню. Сияя щеками, разогретыми холодной водой, пронеслась Нюся. Успела стрельнуть глазами в Короткова.

— Вы слышали, Нюся, что теперь за нас и Америка с Англией?

— Как же, — ответила девушка, скрываясь за дверями. — Полегче теперь будет нашим на фронте.

«Легче-то легче, — подумал он, кидая в лицо пригоршни ледяной воды, фырча от зябкого холода. — Только когда вот эта подмога придет? Может, после того, как немцы будут в Москве? Нет! Трудно поверить, что Москва и под немцами. Этого не случится. Москву партия не отдаст ни за что».

Он вытерся вафельным полотенцем, поставил чайник на примус. Пока чайник кипел, быстро побрился. Пил чай, прислушиваясь к редким шагам в кухне, к плеску воды.

Входная дверь стукнула резко. Это Нюся. Понеслась по раннему снегу, по сугробам. Ладошку к щекам, голову вниз, жмурится...

Оделся, выбежал тоже в вихри снега. Над городом висела рваная муть. Эхо стука поездов напомнило ему о сегодняшнем сообщении. «Продвинулись». Может, немцы? Может быть, они идут уже городом, выставив вперед автоматы...

В кабинете у него сидел Гладышев, закинув ногу на ногу, курил и слушал радио.

— А я уже с полчаса.

— Откуда мне знать.

— Да оно понятно.

Гладышев глухо покашлял, под серой шинелью грудь подергалась — было похоже, что его бил озноб, что он не мог никак согреться.

— Озяб где?

— На переправе. — Гладышев выругался, снова кашлянул тяжело, свирепо выдохнул: — Капитан парома ждал, пока пройдет туман, пока не разойдутся полыньи. Час стоял. И мы мерзли там, на ветру.

— Ты мог бы на лодке.

— Пока работаешь веслами...

Гладышев махнул рукой, кивнул на окно, точно на человека, который прятался за этими зелеными шторами:

— Слушал сейчас радио. Англичане продвинулись под Тобруком. Наступают. А немцы с итальянцами бегут назад. По пескам. А их там, может быть, львы да шакалы пожирают...

Он подмигнул, и Коротков не сдержал улыбки. Тобрук... Тот далекий и таинственный Тобрук. Он рисовался ему белыми очертаниями построек, синевой моря, желтыми песками. Там черные женщины с белозубыми улыбками; там пальмы и кокосовые орехи, финики и лепешки из какого-то тростника... А какого? Читал о нем давно. В книге о путешествиях.

Много он перечитал их, когда учился в Москве на курсах работников милиции. Ночь, все товарищи по учебе спят уже, а он листает потихоньку книгу про путешествия. Больше всего любил про далекие плавания, острова в океанах, джунгли, о пиратах, индейцах...

— Ну, немцы, что же, Порфирий Аниканович, словно и не бегали никогда? Вспомни-ка, сколько их били. В Польше их немало положили. И «Адмирал граф Шпее» затонул. А греки оборонялись в ущельях? Или норвежцы под Нарвиком? Помнишь, сколько дней шли бои... С месяц, наверное. Так ведь Норвегия. Там что — одна рыба да шхуны... И ружья-то, наверно, больше охотничьи, на тюленей...

— На тюленей, — усмехнулся Гладышев. — Скажешь тоже. Норвежцев вооружали англичане. Но все дело, конечно, в уверенности. И в самолетах. Есть самолеты над головой — головы не подымешь. Тут тебе и каюк, и конец войне.

— Это как сказать, — задумчиво и уже недовольно ответил Коротков. — Будут и у нас самолеты. Наладят производство. Американец подбросит. «Кобры» уже летают у нас. Сбивать побольше будем «мессеров». Так и сравняемся...

— И ладно тогда. А я вот что пораньше, — нахмурился Гладышев. — Грабежи идут на нашей стороне. Обирают квартиры эвакуированных и кто на фронте или на оборонительных работах. Вчера пришла женщина — Агеева. Под Москвой она копает рвы. Две недели. Муж где-то на фронте. Приехала побывать. А в квартире разгром. Унесли вещи. Вот список, — он пошарил в сумке, вытащил клочок мятой бумаги, шлепнул о стол, как наклеил. — Вещи кой-какие. Но не это разволновало женщину. Нашли у нее в комоде, под бельем, серебряный кошелечек старинный и еще жука. Золотого жука. Крылья у него растопырены, вместо кишок жемчуг вставлен, а на голове коронка из бриллиантов. Дорогая вещь. Досталась от родителей мужа. Они ювелиры были. Дорогая вещь, — повторил он задумчиво, может быть представляя этого жука.

Он заглянул в листок:

— А по брюшку жука вырезана дата: «25 октября 1876 года». По-немецки написано. Вот сколько годов жуку. Плакала очень она и просила найти эту вещь.

— Найти, значит, — прервал его Коротков. — Проще было спрятать подальше. А теперь ищи.

— И так запрятала, но шарили крепко. Видно, налетчики знают, что в квартирах надо все перетряхивать. Вот и нашли.

— Кто бы это мог, Порфирий?

— Вчера у Буренкова был какой-то парень. Невысок, в фуфайке, сапогах. Похоже, дезертир или с оборонительных. Спрашивал хозяина. Но соседи сказали, что еще нет с работы. Похож на Емелю.

Коротков прошелся по кабинету, взглядывая на Гладышева.

— Эксперт был в ограбленных квартирах?

— Следов нет. В перчатках работают. Профессионально. Полагаю я, что это старая школа.

Коротков понял, что имел в виду уполномоченный.

— Думаешь, что это Буренков? А данные?

— Данных пока нет. Но на нашей стороне не осталось уголовного элемента. Ни одного подозрительного. Подростки вряд ли догадаются шарить в комоде. Нет, это старая школа. Это почерк бывалых. А, кроме Буренкова, некому вроде бы.

— Доказательства где?

— Нет доказательств! — раздраженно ответил Гладышев. — Но два вечера не мог я застать его. Приходит поздно. А был случай, что и не ночевал. Где был? У Заваркиной не гостил — узнавал я. Так где он мог быть? В какой-то воровской компании, в шалмане?

Вошел Демьянов — и Коротков, и Гладышев поднялись. Демьянов стоял, он смотрел на Короткова неотрывно, точно не узнавал.

— Сейчас позвонили из дистанции тяги, — сказал он мрачно. — Пропал у них один кондуктор. Второй день не выходит на работу. Послали нарочного. Но дома нет. Нет и вещей. Он скрылся. Фамилия ему — Горожанкин, Василий Николаевич... Пойдешь ты, Петр Гаврилович, в дистанцию тяги.

— Хорошо, — сказал Коротков. — Я иду сейчас же.

— Но это еще не все, — все так же мрачно проговорил Демьянов. — Второе сообщение поступило из военизированной охраны. Там пропал стрелок Назаров Иван Иванович. На квартиру к нему отправились Кондратенко с Семиковым. Должны сообщить, в чем тут дело.

Он повернулся, вышел, какой-то