Дело с довоенных времен - Алексей Фёдорович Грачев

— Куда забрался! Не положено!

— Из милиции я, — ответил Коротков, вглядываясь тоже в туманную брешь, прислушиваясь к крикам. — Верно ли с «Контролером»?

Он еще надеялся, что это вранье. Ему хотелось, чтобы паромщик ответил, что он ничего не знает. Но паромщик устало кивнул. Красное лицо его под капюшоном было мокро от оседающего тумана.

— Второй человек об этом говорит... Еще одна лодка пришла с той стороны. Рабочих перевозила на мельницу. Не дождались парохода. Сели в лодку и по течению. Вот они и кричали... Известное, стал быть, дело... Как броненосец «Петропавловск» в японскую войну, был я там молодым матросом. За одну минуту и на дно...

Коротков спустился вниз, прислонился к перилам. Ему припомнился трюм парохода в тот осенний день, когда он был у Гладышева, пассажиры в нем: женщина с корзиной, мужчина с фронта, паренек в шинели ремесленника, девчонка...

Вода шла под корму парома, тяжелая, в плетях тумана; точно змеи, белесые и шипящие, оплетались вдоль борта, дым подымался снизу, ледяной холод тянул из глубины реки, равнодушной ко всему в мире — к войне, к людям, к тому, может, пареньку, к той девчонке... Глубина — раскрытая пасть, щелкнувшая зубами. Вот как — «завернулся на бок».

На барже люди стояли теперь у перил и все вглядывались в берег, нарастающий постепенно. Послышались далекие крики, разом открылась пристань, ров, желтые гряды нарытой земли. И на грядах этих всё люди, люди. Крики...

Коротков зажмурился, потер мочки ушей. Эти ужасные крики. Матери тех, кто собирался плыть на пароходе на тот берег... Матери, сестры, отцы, дети... За один раз, без пуль, без снарядов...

Баржа медленно прижалась к пристани, и Коротков первым выпрыгнул на доски. Он побежал берегом, спотыкаясь о промороженные уже комья земли, оглядывая идущих ему навстречу. Вот и первые ряды, вот и спины людей. Они стояли и смотрели на черную воду, которая неслась дальше, вниз, так же как неслась много годов тому назад.

— Спасся ли кто? — спросил Коротков паренька в ватнике, как видно, работавшего на копке рва.

Тот кивнул быстро головой, оборотил лицо — удивление, только удивление на лице. Значит, никого из близких не взяла река у него.

— Спаслись, — ответил. — Много выбралось, кто на палубе был. Один — матрос.

Он произнес это слово с уважением и добавил восхищенно:

— Такому что́ эта вода. Он бы из моря выплыл. Видал его — здоровила. Бушлат долой и выплыл, в тельнике в одном. Вылез и пошел куда-то, не побежал, а пошел...

Коротков протиснулся в толпу. Его пытались задержать, но он лез, повторяя монотонно:

— Милиция! Дайте дорогу!

Ему уступали неохотно. Он добрался до дебаркадера. Здесь, стоя спиной к воде, глядел на него Гладышев. Рядом с ним еще три милиционера, несколько бойцов с винтовками. Целая цепь.

— Ну, вот, — проговорил Гладышев, точно и стоял только для этого, чтобы увидеть Короткова и сказать ему эти слова.

Он вышел из цепи, взял за руку Короткова, ввел его в домик будочника. Здесь на лавке сидела окутанная в ватник женщина и молча смотрела перед собой. Глаза застывшие и тупые.

— Это одна из тех, что спаслись, — пояснил Гладышев. — За мужика ухватилась и удержалась... Кошмар.

— Как вышло? — спросил Коротков, не сводя глаз с лица женщины, лица белого, как вымазанного мелом.

— А просто. Долго не было парохода из-за тумана. Стоял капитан на том берегу, куда двинешься. Потом решил все же. Причалил к пристани. А народ хлынул. Масса народу. Он орал, женщина подтвердит, — Гладышев кивнул на сидящую. — Вовсю орал. Предупреждал. Дело тут такое... Перегрузка.

Он достал из кармана платок, высморкался. Сказал негромко:

— Капитан знал, чем может кончиться. Он работал в Ярославле в тридцать третьем году. Как раз, когда там потонул пароход с людьми. Тоже из-за перегрузки. Слыхал, наверно?

Коротков кивнул.

— Крепко прижали того капитана судом. Помня это, капитан отказался выходить. Он потребовал, чтобы часть людей сошла с палубы назад на пристань. Но разве с народом сообразишь. Все хлынули разом к другому борту. И вот тут вышла вся история. А перегрузка и в трюме и в каютах была большая. Пароход сразу и кувырнулся... Крики-то я у себя в райотделе услышал. Так кричали, что в пору уши затыкать. Ну, а ты как съездил? — вдруг спросил он.

Коротков пожал плечами. Разговор о поездке сейчас ему показался странным и неуместным.

— Был в Чухломе в двадцать девятом году Белешин Илья Андреевич, но на железной дороге сейчас не числится. Может, и ошибся я.

— Стоило ехать, — сопнул носом Гладышев, из-под козырька пристально глядя на женщину, которая откинулась головой на стену, как в обмороке.

— Стоило, еще как, — возразил Коротков. — В ночлежке чухломской могли сойтись и Буренков, и Белешин. Надо говорить с Буренковым.

Гладышев все смотрел на женщину. Иногда не нравился Короткову этот всегда спокойный мужик, бывший агроном. Вроде бы его ничем не тронешь, только бы ему по полям с грачами разгуливать.

— Что же, я тебе сейчас представлю мануфактурщиков гуртом? — сердито шепнул он. — Как в сказке. Не из сумки бумагу вынуть.

Гладышев погладил потертую сумку. Он вспомнил, наверное, те годы, когда был агрономом в пригородном хозяйстве и с этой сумкой бегал по полям.

— Сумка у меня отменная, — похвалил он. — Не милиция — сейчас бы, может, подсчитывал трудодни или бы хлеб веял. А скорее всего — на фронте был бы уже. Из агрономов сразу бы взяли, — с какой-то тоской проговорил он. — Слыхал, что немцы появились уже на канале Москва-реки. Оттуда же можно хвостать по Кремлю. Взорвут Кремль — паники будет много.

— Ты, главное, не запаникуй, — попросил его Коротков. — И хватит про фронт. Что у тебя тут нового? Как Буренков?

Гладышев склонился к нему:

— Буренков завел женщину. Судомойка с вокзального ресторана. Заваркина Римма Федоровна. Вот невдомек мне, — добавил он тоже шепотом, — с чего бы это, не здесь, за Волгой, а на вокзале завел любовь, где много всякого народа.

Коротков засмеялся нервно:

— Разве угадаешь, где она объявится — любовь.

— Если бы я только так думал. Но и Шитов такого же мнения.

— Это ты ему сообщил?

— Да, — сказал Гладышев, отворачиваясь, и